попытался подняться, теряя последние силы, чуть попятился, сглотнул. Но потом спокойно посмотрел на брата.
Их глаза сошлись.
— Знай, он не тот, за кого пытается себя выдать! Да! — Антон Силуанович крикнул отчаянно. Герцог стоял спиной к нему, но повернул голову. — Знайте же, он всегда, всегда, вечно не тот, за кого пытается себя выдать!
Еремей Силуанович перевёл взгляд на герцога, а потом зло и холодно посмотрел на брата:
— За Аришу! За Аришу я готов на всё!
* * *
Апа-травница летела над верхушками елей, и те тревожно раскачивались, сверху напоминая колышущееся буро-зелёное море. Длинные волнистые пряди кудесницы трепал и рвал шквалистый ветер, который в гневе поминутно менял направление. То наседал холодными ладонями и давил сзади, то задувал сбоку, норовя наклонить ступу так, чтоб та выронила хозяйку; не сумев добиться этого, страшный зимник-свистун бил её спереди по лицу, плевался острым снеговым крошевом.
Лесная целительница умело лавировала в ревущих воздушных потоках, ловко перебрасывая метлу то на одну, то на другую сторону, и ступа со свистом резала студёных воздух, набирая всё большую скорость. Но тут Апа выставила ладонь вперёд, блеснул камень на персте, и ступа резко застыла в небе, оставив за собой тонкий розовый шлейф.
С северной стороны, крича и ломая деревья, брёл, шатаясь, ныл и плакал пущевик.
«Бедный… нечастный старик! — жалостно подумала Апа. — И ведь ничем не помочь мне ему… И как только угораздило его проснуться-то в зимнюю пору? Кто разбудил, или что же такое… подняло его? И чья ж это сила должна быть, чтобы сам хозяин северных лесов сгорал в таком бессильном отчаянии?»
Она присмотрелась к цвету пламени.
«И точно, непростой огонь, колдовской. Сроду такого не видывала! Сильный ворог к нам пожаловал! Неужели пришёл тот, от одного имени которого можно сойти с ума?»
Пущевик встал на колени, задрал к небу мшистую морду, прокричал что-то последнее и отчаянное на древнем языке, и, согнувшись, принял облик большой горящей кочки. Могучие ели вокруг него жалостливо махали лапами, словно пели старинную погребальную песню, мелодия которой была записана тонкой вязью на их древесных кольцах. Лес пел, хоронил своего хозяина. Оплакивал его… и себя. Лес знал, что без пущевика он скоро или сгниёт на корню, или, что быстрее — будет спилен под корень жадными людьми…
Апа-траница не знала, куда же теперь устремить ей свою лёгкую и быструю ступу? Самым верным, это подсказывал холодный и чистый ум её, был путь по следу пущевика. Нужно разузнать, где и какая сила тронула его жгучим роковым пламенем? И ещё знала она — отчего-то именно твёрдо знала, что молодой охотник, не сумевший отыскать к ней пути-дороги — там… Он тоже видел пущевика. И ему плохо, очень плохо, прямо теперь нужна помощь! На волоске от гибели повис сей храбрый охотник…
Но сердце травницы звало в иную сторону. Звало лететь как можно скорее к измотанному грязному городу, что тлел копчёным смрадом тел человеческих. И через этот затхлый дым ветра едва доносили тонкий плач, молящий о помощи.
И Апа-травница устремилась на едва различимый, но такой отчаянный детский голосок.
Глава 22
«Уходим, брат!»
Антон Силуанович опустил глаза — он был уже готов принять смерть от руки брата. Мысленно вновь призвал Алисафью, стараясь, чтобы в последний миг образ её согрел и помог мужественно принять такой бесславный конец. Но и страха не было… всё увиденное в последние жуткие часы доказывало, что смерть — лишь переход к иной жизни, а Судьбы не избежать.
Но, как ни пытался нарисовать перед мысленным взором черты лица Алисафьи, жгучие волосы её, алые губы, — ничего не получалось. Словно она — светлая, чистая, душой была с ним неотлучно во время всех долгих испытаний, но перед самым последним пределом оставила его.
— За Аришу! За Аришу я готов на всё! — вновь раздался грозный рык брата, но, странным образом, прозвучал он не рядом — как если бы тяжёлую тучу пронесло над головой и умчало ветрами в сторону, и гром отдавал мощными раскатами уже в отдалении.
Когда молодой барин медленно разжал и поднял веки, не поверил глазам своим: Еремей Силуанович по-прежнему сжимал золочёную саблю, но занёс её вовсе не над ним, а над… самим чёрным герцогом!
Тот же стоял спокойно, даже не шелохнулся и не отступил ни на шаг. Не защищался руками, а когда его свита как по команде попыталась преградить путь разгневанного лихоозёрскому барину, блеснул перстень — хозяин Игры лёгким взмахом ладони остановил их.
— Это что же такое получается, на кого дерзнул поднять лапу свою! — вскричал высоко Гвилум, при этом робко отступив в тень повелителя. — Вот как, нечестивец, решил отплатить нам за предложенное добро! За добро, которого вовсе и не заслуживал! Впрочем, как сие знакомо, как знакомо!
— Перестань каркать, милый мой Гвилум! — добродушно сказала Джофранка. — Разве не видишь — он же вконец обезумел! Ведь только лишённый рассудка может наивно полагать, что способен лишить нашего господина жизни!
— Да к тому же клинком… из мира мёртвых! — усмехнулся Корф.
Обер-офицер взмахнул ладонью в атласной перчатке, и лишь она описала полукруг в воздухе, в руке барина оказался сухой искривлённый корень. Он чуть тряхнул им, и тот с сухим треском переломился. Еремей Силуанович бросил огрызок, и тот, стукнувшись с сухим треском в пыль, обернулся обломком человеческой кости.
— Дорогая Джофранка, ты никогда не ошибаешься! Но на этот раз ты не права. Он не обезумел, нет, — миролюбиво сказал чёрный герцог. — Господин Солнцев-Засекин, старший из рода дворянского, по праву может считать себя победителем в Игре. Ведь он сражался всё это время исключительно с самим собою, и, как видится мне, сумел победить того, кто выгрыз столько тёмных дыр в душе, кто владел им изнутри всё это долгое и мрачное для него время… Преодолел он врага лютого! Что же, любезный Еремей Силуанович, коль вы отвергли злато, не пролили кровь брата своего, но при этом и мне не поверили, что спасу дочь вашу и дерзнули руку поднять на меня…
Герцог осмотрелся, помолчал, и произнёс:
— Что ж, за всё это удостою наивысшей награды Игры!
И чёрный герцог, подойдя вплотную к грозному, тяжело дышащему барину, положил ладони на пылающие щёки, и, как показалось со стороны Антону Силуановичу, поцеловал.
