того, конечно, нужно будет провести соответствующий ритуал. Я нашел это предложение интересным. Более того, согласившись на этот шаг, я, вероятно, мог бы также реализовать и второй символ! Ирен, как мне казалось, идеально подходила на роль «Жрицы». А тогда я, практически, был уже у самого финала, ибо теперь оставался только последний символ – «Маг», и тут я уже должен был бы инициировать себя самого, посредством последнего ритуала. В общем, я согласился, но это мало что дало: родители Брунхильд, точнее, в основном – ее отец, были против моего предложения о браке. Он считал, что отсутствие у меня титула делает наш союз невозможным. Я, уже было, полностью отчаявшись, взял все свои бумаги, касающиеся моей военной биографии и, не особенно надеясь на успех, поехал просить аудиенции у самого курфюрста! Но, каково же было мое удивление, когда он меня не только согласился принять, но, представьте, мне пришлось ожидать аудиенции всего два дня! В то время как прочие просители томились в ожидании, порой, месяцами! Я сразу понял, что это важный знак, и что я на верном пути. Я тогда, признаться не сразу понял, что инициировал тем самым четвертый символ – «Император»! Мне это стало ясно уже после аудиенции, когда я возвращался с драгоценным для меня письмом курфюрста, позволяющим мне этот брак. Более того, курфюрст решил, что учитывая мои военные заслуги, я могу претендовать на титул барона! В общем, четвертый символ был реализован, но в этом, отчасти была и моя ошибка. Я не подумал тогда, что все эти мои действия были направлены по большей части на меня самого, и потому, я-то как раз и инициирован, видимо, как символ «Император», и что теперь, возможно, первый и самый главный символ для меня будет закрыт. Но, я, впрочем, и теперь ни в чем не уверен, хотя это уже и не важно, учитывая все дальнейшие события.
Прошло несколько месяцев, и я получил письмо от Ирен, где сообщалось, что родители Брунхильд скоропостижно скончались, и что я теперь могу просить руки у самой Брунхильд, и что она, скорее всего, мне не откажет. Так все и случилось, и спустя небольшое время, Брунхильд и Ирен переехали ко мне в дом. Мне показалось странным, что жена прихватила с собой довольно странное кресло. Оно как бы состояло из двух ярусов, при этом верхний ярус был немного смещен назад относительно нижнего. Это был очень странный предмет, словно бы сектор, выпиленный из какого-то амфитеатра. Я таких прежде не видел, и предложил его продать еще тогда, когда давал распоряжения относительно распродажи всех ненужных вещей. Но жена в тот момент ничего не сказала, а после заявила, что это кресло дорого ей как память о матери. В общем, я спорить не стал. Однако с приездом в дом жены и Ирен стали происходить странные вещи. Например, некоторые предметы безвозвратно пропадали, а какие-то, каких прежде никогда не было, вдруг появлялись. Я, например, точно знаю, что ни в моем доме прежде, ни в доме Брунхильд никогда не было барометра, вставленного в удивительно красивую ветвистую рамку красного дерева с инкрустацией слоновой костью. Он появился вдруг, но этому предшествовало одно не менее странное событие. Время было позднее, и я решил прийти пожелать жене спокойной ночи. Я постучал, но никто мне не ответил. Тогда я приоткрыл дверь и тотчас отпрянул от неожиданности. Зрелище, которое я застал, было и вправду весьма необычным, посудите сами. Кресло, о котором я уже говорил, стояло в спальне моей жены. На верхнем ярусе сидела сама Брунхильд, а на нижнем – Ирен. При этом, обе были наги и с распущенными волосами. Босые ноги моей жены опирались на плечи Ирен. У обеих были широко открыты глаза, и обе явно не видели ничего, что творилось вокруг. Меня они, во всяком случае, точно не заметили. Я поспешно закрыл дверь и ушел к себе. Не скажу, что я был напуган, но весьма взволнован – это уж точно, если не потрясен! Я решил не спрашивать у жены, что все это значило. Я понимал, что это явно что-то такое, что лишь заставит ее лгать, а потому решил проследить, что будет дальше. Правда, я спросил у Брунхильд, откуда взялся тот барометр, но она лишь улыбнулась, и сказала, что купила его не так давно в лавке какого-то антиквара. Это безусловно тоже было ложью, поскольку последнюю неделю она вообще не выходила из дома, а барометр появился на утро после того события.
В общем, я стал за ними следить, и обнаружил, что все это происходило довольно часто, и как я уже говорил, иногда при этом появлялись или же исчезали какие-то предметы, но я не понимал главного – что все это значит, и опасно ли это?
И вот как-то один раз, Ирен подошла ко мне, и со странной улыбкой осведомилась, не желаю ли я чего-нибудь? При этом она коснулась моего плеча. Мне показалось это фамильярностью, и я уже хотел было об этом заявить, как вдруг упал в обморок! Со мной никогда такого не было, поверьте. Да и с чего бы? В те дни не было жарко, была вообще ранняя весна. Я себя чувствовал очень хорошо, в общем, причин для обморока уж точно не было никаких. А затем стало происходить нечто еще более странное: я стал иногда впадать некую прострацию, и при этом видеть один и тот же сон, будто я брожу по тому самому хранилищу книг, о котором я уже вам говорил. С тех пор здоровье мое стало ухудшаться, и я уже не знаю, смогу ли инициировать последний символ. Это можно сделать только в день зимнего или летнего солнцестояния. Летнее я пропустил из-за внезапной и не менее странной болезни, чем тот мой обморок, а до зимнего солнцестояния еще довольно долго ждать… В общем, если вы читает эти записки, то сами понимаете, что инициировать последний символ, я так и не сумел.
В общем, прощайте господин де Ниро, и прошу вас сделать все, что следует по моему завещанию. Возможно, также стоит предпринять какие-то шаги в отношении Ирен и моей жены, ибо тут явно что-то нечисто, но это я оставляю на ваше усмотрение.
Искренне Ваш,
Генрих фон Кляйне.
Альфред отложил письмо и задумался. Письмо многое дополняло и объясняло, но что-то было тут и странное тоже. Он попытался понять, что именно его беспокоит, но это никак не удавалось. Тогда он
