– Меня уносит? – спрашиваю я Ская. – Дом еще на месте?
Скай держит меня крепче.
– Это ветер, – успокаивает он. – Просто ветер.
После этих слов я снова ощущаю землю под ногами и чувствую этот зеленовато-голубой минеральный привкус. Я беру его мочку в зубы и тяну. Сегодня вечером будет снегопад.
Конец
Свистящая бухта, Мэн, 2011
Перл
2011
Перл Бун заканчивает книгу, когда первые утренние лучи разливаются над морем. Слова пульсируют на экране перед ней.
Свистящая бухта, Мэн, 2011
У нее болит голова, ей нехорошо и тревожно. Первая версия готова. Еще ничего не закончено, но она уже есть.
Книга вышла очень зрелая, в ней много экспериментов с формой: настоящий метафикшн. Такую фигню любят критики. Да, «Гавань и кинжал» хорошо продавалась, но она ни у кого не вызвала уважения. Зато эта книга вызовет. Перл на это надеется. А потом она думает: почему после стольких лет меня это вообще волнует?
Море в окне отливает серой сталью и плещет белыми волнами. Там холодно: больше всего ей сейчас хочется свернуться на диване перед телевизором. Но нельзя, она должна сдержать обещание. Перл ходит туда каждый раз, когда заканчивает книгу.
Она надевает ботинки, свитер и куртку. Ветер хлещет ей в лицо. В Кастине тихо – город впал в зимнюю спячку. Перл не может смотреть на все эти заколоченные фасады – они почему-то напоминают ей о смерти. Она вышагивает по каменистому берегу и становится все бодрее. Теперь, когда Перл выплеснула все на бумагу, она станет другим человеком. Она уверена. Она освободится. Правда, она так себя чувствует после каждой написанной книги.
Отсюда до города всего десять минут ходьбы, но это как будто другой мир. Грязный от дегтя пляж, заваленный прибитым к берегу мусором. Пустые пластиковые бутылки, старый ботинок, кусок сети. И, собственно, старый дом, который, сгорбившись, стоит на гальке, как будто оберегает какой-то секрет.
Под слезшими слоями краски видно голое, посеребренное временем дерево. На столбе у входа висит пустое ведро из KFC. Единственное оставшееся окно блестит в солнечном свете, как подмигивающий глаз.
Свет, – думает она. – Весть. Старая игра, которой отец пытал ее, когда она приходила пьяной. Она была здесь, – как всегда, думает она. Именно поэтому это место священно. Считают, что она умерла здесь. Ребекка Бун. Перл не углубляется в этот курган, позволяя своему разуму задрапировать его милосердным траурным крепом. Но она чувствует энергию дома. Это последнее место, где ее мать была жива, так что здесь Перл воссоединяется с ней.
Она несколько раз бросала себе вызов, но теперь знает свои пределы. Она никогда не заходит внутрь. Другие люди – постоянно. Дети вламываются сюда в поисках привидений – как делали все дети со времен первых детей. Она даже не обходит его с моря и не приближается к пирсу, где раньше стояла лодка.
Перл тысячу раз ходила в городской совет с требованиями снести дом, но власти лишь ссылаются на путаницу с зонированием и документацией. Никто в этом не признается, но дом – приманка для туристов. Иногда Перл замечает их летом из лодки: они выстраиваются в длинную очередь и идут гуськом по узкому пляжу во время прилива, чтобы взглянуть на место, где были убиты женщины. От кровли уже ничего не осталось. Люди утаскивают куски с собой. Крыша выглядит как оголенный остов китового скелета.
Иногда Перл представляет эти куски кровли: на каминных полках, на прикроватных тумбочках или в обувных коробках в комнатах подростков. Неужели людям нравится спать в одной комнате с куском крыши, которая однажды впитала в себя крики умирающих женщин? По крайней мере, городской совет засыпал подвал землей. Хотя бы это они сделали.
Перл разворачивается и начинает шагать обратно к своей машине, но тут встает как вкопанная. Она слышит звук: ошибки быть не может. Плач. Только не оттуда, – думает она. – Откуда угодно, только не оттуда. Но тут же с упавшим сердцем понимает, что детский плач доносится из старого дома Пеллетье.
Полный слез голос снова раздается из самой глубины дома. Может, это и не ребенок, а взрослый. Может, кто-то пришел сюда, чтобы погрустить в одиночестве, – говорит себе Перл. Может, Перл только побеспокоит этого человека, и ей лучше уйти…
– Вы в порядке? – кричит Перл.
– У меня застряла нога, – отвечает высокий голосок.
Черт, – ругается она про себя.
– Понятно, оставайся на месте. Не двигайся. Я иду.
Дверь все еще на месте, но Перл не нравится, как она выглядит. Довольно странно заходить через парадный вход в дом, стоящий под открытым небом. Она проходит через дыру в стене.
– Где ты? – спрашивает Перл, но тут же видит окровавленную ногу, свисающую с потолка. Девчонка гуляла по второму этажу и наступила на гнилую половицу. Под давлением доски разъехались, как оставленное на ночь масло.
– Иду! – кричит она, и у нее резко перехватывает дыхание.
Лестница цела: кто-то прибил новые доски поверх сгнивших и крепко приколотил к перекладинам. Да, отлично, – ругается про себя Перл. Так до смертельной ловушки добраться проще.
Дверь, которая когда-то вела в комнату Ната, сошла с петель. Она стоит рядом у стены. Девушка сидит внутри, расставив ноги. Одна нога провалилась в дыру в гнилых досках. На старых деревяшках видна кровь, и на секунду перед глазами Перл все плывет. Больше крови, – думает она. – Дом ею кормится.
– Они проломились, – без особой необходимости поясняет девчонка. У нее медные волосы, волевой подбородок. Глаза расширились от страха.
– Я вижу. Больно?
– Немного, – отвечает девушка и морщится. По доскам бежит свежая струйка темно-сливовой крови.
– Я помогу тебе, – спокойно говорит Перл. – Но мне нужно взять кое-что из машины. Ты держишься? Не двигайся, пока я не вернусь. Просто сиди на месте. Сможешь?
– Наверное… – мямлит девушка. Ее зрачки расширены, как два черных солнца. Она в шоке.
Перл бежит по пляжу к машине, сердце горячим комком
