В дом? В тот самый дом, из которого только что, как яркая птичка колибри, выпорхнула ее любимая младшая сестра?!
Он вдруг отстранился, посмотрел на Мари своим особенным внимательным взглядом, а потом спросил:
— Ты все видела?
— Я все видела, — сказала она и добавила бодро и деловито: — Гордей Петрович, я пришла поблагодарить вас за все, что вы сделали для несчастного ребенка. Извините, что явилась так… не ко времени.
И плечом дернула дерзко и с вызовом! И ладонями уперлась ему в грудь, чтобы не приближался больше ни на дюйм! А он все равно приблизился, сгреб в охапку не как графиню, а как какую-нибудь деревенскую девку, сказал срывающимся шепотом:
— В дом! В тепло, Мария Ивановна!
И подхватил ее на руки так легко, словно это она была птичкой колибри. Ей бы и дальше упираться и сопротивляться, отстаивать свое достоинство, хоть бы даже возмущенными криками. Но она не стала. Не было у нее на это сил. Желание было, а силы как-то враз закончились.
В доме Гордея было так тепло, что отпущенная на волю, бережно поставленная на пол Мари вдруг испугалась, что растает, как Снегурочка, от этакого тепла.
— Я приготовлю нам чаю!
Не спрашивая разрешения, он бесцеремонно стащил с нее шубку, пристроил на вешалку.
— Я не хочу чаю, — сказала Мари устало.
— А чего ты… чего вы хотите? — спросил он.
— Ничего! Я уже все вам сказала, Гордей Петрович. Мне нужно уходить.
— Потом. — Все так же бесцеремонно он потащил ее в комнату, усадил в глубокое кресло, накинул на колени шерстяной плед. Сам остался стоять. — Вы уйдете, как только согреетесь. Я провожу вас.
— Не надо меня провожать. Я не маленькая девочка, Гордей Петрович.
Да, она не маленькая девочка и не птичка колибри, которую нужно лелеять и оберегать.
— Вы не маленькая девочка, — повторил он. — Вы просто замерзли.
Она не просто замерзла, она заледенела. И речь шла вовсе не о теле.
— Вы знаете, что такое первая юношеская влюбленность, Мари? — спросил он, и ее бросило в жар. Только что было холодно, а теперь вот…
Хорошо, что она не успела ответить. Хорошо, что он не дал ей такой возможности. А продолжил:
— Анна Ивановна, ваша сестра влюблена. Ее чувства ко мне можно сравнить с открытой раной. Вы простите, что в таком деликатном деле я использую медицинские термины.
Про рану Мари понимала. Ее сердце тоже было похоже на открытую рану. Она не понимала другое.
— Анюта? Моя сестра влюблена в… вас?
— К моему великому огорчению.
— Почему?
— Потому что я не могу ответить ей взаимностью.
Гордей стоял перед ней, высокий, сосредоточенный, с влажными от истаявшего снега волосами. Смотрел сверху вниз тем своим задумчивым взглядом, который одновременно пугал и завораживал.
— Почему? — снова повторила Мари.
— Потому что я люблю другую, — сказал он. — И надеюсь, что мое чувство не останется безответным. Я понимаю, что не сразу смогу обеспечить вам тот уровень жизни, к которому вы привыкли. Но сделаю все возможное, чтобы рядом со мной вы чувствовали себя счастливой, Мари.
Он давал обещание. Она от него ничего не ждала и не просила, но, наверное, для него это было не важно. Сейчас он говорил не то, что она хотела услышать, а то, что сам хотел сказать. И было бы глупо упрекать его в том, как он хорош. В том, что в него влюбилась не только она сама, но и ее младшая сестра. Сейчас все, что сказала бы Мари, казалось бы глупым и несерьезным. Поэтому она просто молчала.
— Маша? — Он встал перед ней на колени. Не потому, что это было красиво и романтично, а потому, что так ему были видны ее глаза. — Маша, я могу хотя бы надеяться?
На его волосах все еще сверкали капли растаявшего снега, и Мари осторожно провела по ним рукой. А он так же осторожно, может быть, даже еще осторожнее, взял ее руку в свою и поцеловал раскрытую ладонь. Сначала он целовал Анюту, теперь вот ее… Какое большое у него сердце!
То ли губы Мари дрогнули как-то по-особенному, то ли Гордей чувствовал ее куда лучше, чем ей казалось, но, не выпуская ее руку из своей, он вдруг сказал:
— Ваша сестра нетерпелива и порывиста. А у меня нет навыка общения с такими требовательными барышнями.
— Навыка? — Мари посмотрела в его синие, как октябрьское небо, глаза.
— Не успел увернуться. Не ожидал подвоха.
Они говорили о серьезных, даже в чем-то драматичных вещах, но вот это «не ожидал подвоха» заставило Мари улыбнуться. Мужчины могут врать и изворачиваться, но при этом они обычно стараются подобрать куда более убедительные слова.
— Больше такого не повторится. Обещаю вам. — Он тоже улыбнулся. — Впредь я буду бдителен.
С ним было легко! С ним было легко даже в ситуации, балансирующей на грани приличия. Все, что заледенело, враз оттаяло, а потом и вовсе запылало.
— Я прощен? — спросил Гордей, не спеша вставать с колен.
— Я обещаю подумать.
— Благодарю вас! Чаю?
За чаем они разговаривали на безопасные темы, не затрагивая больше ничего болезненного и важного для них обоих. Мари хотела знать, как Гордею удалось найти тело мальчика. И он рассказал правду. Эта правда была удивительной, но Мари верила каждому его слову.
— Я чувствую болото, Маша. — Да, теперь он называл ее Машей, иногда срываясь на «ты». — Понимаю, что звучит это странно, но так было с самого детства. Точно такой же была моя покойная бабушка. Несмотря на запреты деда, она брала меня с собой на болото, показывала разные травы, рассказывала, как и когда их лучше собирать и от чего применять. Думаю, она была знахаркой. Видимо, от нее
