невидимые концлагеря, где на детях проводят опыты. Впрочем, опыты проводят на всех. Но на детках всегда легче, когда они еще не люди… Вот так. И сопротивляться не могут. А взрослые не могут их защитить, потому как не понимают. И уже многие, многие, многие не смогут защититься, даже если бы захотели. Даже если бы уже что-то поняли. Потому как на верхушке – клерки. Ты думаешь – это не клерки? Не важно, как они называются – менеджеры, руководители фирм, телевидения, фестивалей, конструкторских бюро… Депутаты, чиновники, советники… Клерки. Точнее, роботы. Без мыслей и чувств. Но с высочайшим чувством креатива. Нет, рождены они нормально. Но стали клерками. По собственной воле. У них просто отсутствовало чувство сопротивления. И присутствовало чувство жадности. Вот так… А нужно, чтобы хоть кто-то из нас остался в живых… Нет, я не о том. В живых останутся многие… Чтобы хоть кто-то из этих многих просто остался нормальным. Какое замечательное слово – норма…
– А ты, Туполь, – не выдержал я и грубо ответил. – Ты же… Рожденный нормально, без отклонений. Кем ты стал?! По собственной воле! Не от жадности ли? Вижу, объявив всех сумасшедшими, ты один хочешь оказаться за стенами палаты номер шесть. Норма? Посмотри на себя! И не смеши!
– Ага! Попался! Вернул мне же мои слова. Мол, сам – дурак! Вот он – современный диалог, придуманный с начала Сотворения мира! Диалог… Ты… Ты не понимаешь… Да никто не желает понимать, с чего все начиналось. Первым было слово! Им, поверь, все и закончится. А начиналось… С умения вести диалог. Подлый диалог… Ты это хоть просек? Когда слово ставит в тупик. Когда оно унижает. Или сводит с ума! И главное – нормальному человеку нечем крыть! Потому как он нормален! Эти диалоги закрывают двери не только для элементарной беседы. Для понимания. Они закрывают двери для чувств, совести. Поверь, еще никто не анализировал подобную манеру вести диалог, никто! Хоть бы кто-то за диссертацию взялся. Так нет – потому как в это трудно даже въехать! Я пытался… Не получилось. Я не лингвист и не психолог. Но в нынешнем диалоге главное – не давая опомниться собеседнику, возложить на него свои же грехи. А заодно все грехи мира. Мгновенная атака! С ходу – в бой! Пусть защищается. При любой защите от слов, даже от самого что ни на есть вранья – на лице у собеседника глупость и вселенская вина! Вот поставить его в положение, чтобы он был во всем виноват. Он и опомниться не успеет, как сам в это поверит. Начнет оправдываться. А атакующий – никогда, никогда не оправдывается. Тут главное – вовремя наехать! Чтобы собеседник только и успевал пятиться или отскакивать в сторону. Тут главное – нагло сочинять! Чтобы собеседник не сообразил, что ответить на сочинения и уже не мог различить где наглое вранье, а где – правда. Помнить, что вежливого человека наглость обезоруживает раз и навсегда! А если собеседнику вдруг повезет и он сумеет втиснуть веский аргументик, то тут нужно вовремя изобразить на лице такое искреннее недоумение, чтобы жертва диалога понял раз и навсегда – он законченный дурак. Или сумасшедший… Любое самое разумное слово собеседника можно представить вершиной идиотизма…
Он помедлил, налил коньяку уже в стакан и залпом выпил. И мне показалось, что Туполев вдруг протрезвел…
– И еще самое-пресамое главное – неотрывно смотреть жертве в глаза. – Туполев посмотрел прямо на меня. – Своими наичестнейшими светлыми глазами. Не отрывать взгляда от жертвы при беседе ни на секунду. Любой интеллигентик при этом стушуется, сгорбится, заслезится. И поймет, что все грехи мира действительно лежат на нем. И вот в эту секунду он исполнит любое ваше желание! Это он потом очухается. Как от гипноза. И обо всем пожалеет. Но будет поздно. Диалог состоялся.
Как завороженный, я не отрывал взгляда от Туполева. Все-таки он был в стельку пьян. Язык заплетался. Руки (если такое возможно) шатались. Он даже не мог подцепить вилкой икринку. Но глаза… Я вдруг увидел его глаза. И первый раз понял. Когда в глазах есть норма. У него была норма, от которой он когда-то бежал. Он, который сознательно стал подонком. Он вдруг – через этот икристо-коньячный путь – на моих глазах превращался в философа. И его путь был завален вселенскими вопросами.
Туполев становился опасен. И его вопросы становились опасными. Но я вдруг стал за него переживать. И в этих переживаниях схватил его за локоть и умоляюще! Умоляюще попросил идти спать.
– Спать? – Он в ответ расхохотался. – С Дункан я уже спать не могу. Она спит без меня. Тогда зачем? Я виноват… Я, только я. Не потому что с ней не спал, хотя и потому тоже. Просто это я ей рассказал такое… В общем, я рассказал, чтобы она поняла – на что идет. Нет, скорее для того, чтобы она меня уговорила не идти дальше. Туда, где апофеоз войны… Черт, так картина называется? Верещагина? Я однажды видел ее. Пресквернейшее зрелище. Антиэстетичное. Безнравственное… И здесь, только здесь я понял, насколько она нравственна. Да, Гиппократ – нравственна! И эстетична!.. Пирамида из черепов! Сожженные деревья! Раскаленная пустошь! Злорадствующее воронье!.. Нравственна – потому что предупреждает… И еще небо! Что бы ни случилось – небо остается небом. Чистым и ясным! Значит – надеждой на спасение. На возрождение! И призывом к миру!.. Вот так, у меня появилось умение отличать… Небо от черепов. А это не прощается. И ты думаешь – зря теперь черепа в моде? На детских майках. В детских раскрасках! И елочные игрушки в виде черепов? А неба там нет… Вот что безнравственно, мягко говоря… Дункаша… Это я, это все я. Не нужно было ей ничего говорить. Ничего…
Последние фразы Туполева были уже совсем бессвязны. Он на моих глазах засыпал… Но внезапно резко открыл глаза и резко выпалил:
– Гиппократ, а ты – подонок! Зря я тебе все выложил, зря… Но знаешь, я отосплюсь и снова буду таким, как ты. Совсем скоро. Лишь отосплюсь…
Я вышел за дверь. За дверью стоял управдом… Или приватник… Или дворецкий… Как кому нравится. Мне ничего не нравилось. И он в том числе. Он все слышал. Хотя слух, думаю, у него был хуже, чем у видеокамер. Впрочем, мне предстояло продолжить игру. Слишком многим и многими я пожертвовал, чтобы выйти из игры.
– Он пьян, заберите его. Наболтал тут всякой чепухи. Нужно доложить, конечно. Но я думаю, он
