Книга Империя желания - Рина Кент

И… он сказал мама?

Аспен?

Мама?

Мои пальцы впиваются в металл машины, за которой я прячусь, и она горит.

Он горит так жарко, что я резко отпускаю его и подпрыгиваю. Я делаю это так внезапно, с такой силой, что оба они обращают внимание на меня.

Жизнь, какой я ее до сих пор знала, кажется большой, гигантской ложью.

И все это время я была шуткой.

Глава 35

Натаниэль

Я понял, что что-то не так, как только увидел Гвинет, крадущуюся за машиной.

Потом раздался чертовски громкий голос Кинга, потому что он не умеет молчать.

Затем все тело Аспен вздрагивает, поскольку она едва удерживается в вертикальном положении.

Но единственный человек, о котором я забочусь, — это девушка, которая стоит перед ними, ее рот раскрывается, а ногти быстро стучат друг о друга, будто она хочет пораниться.

Я подхожу к ней, хватая за локоть, потому что она на грани чего-то, а это нехорошо.

Ее взгляд скользит по моему, и она сглатывает несметное количество смущенных, приглушенных цветов.

— Нейт… они сказали… папа… называл ее моей мамой. Это ведь не так, правда?

Я сжимаю челюсть, затем смотрю на Кинга, который сжимает кулаки, потому что знает, что облажался. Он не мог просто молчать. Нет, он должен был устроить сцену, чтобы она узнала таким образом.

С тех пор, как он вышел из комы, он не проявлял особой ловкости. Даже я мог видеть, что его враждебность к Аспену неуместна. Она нанесла ответный удар изо всех сил, но он дошел до того, что саботировал ее дела, что на него не похоже. Он никогда не делал этого в прошлом, как бы сильно он ее ни ненавидел.

Но после того, как он ударился головой, он начал преследовать ее, как и Сьюзен, безжалостно и без пауз, что означает, что это личная обида, а не просто какие-то различия в идеологиях.

Тогда я копнул глубже — встретился с его личным частным детективом, выпил с ним, а затем задал несколько вопросов, на которые он ответил, как попугай. И мои подозрения оправдались. Он нашел для Кинга мать Гвинет и рассказал ему об этом в день аварии, и, вероятно, именно поэтому он вообще потерял контроль над своей машиной

— Можете ли вы поверить, что он искал ее годами, когда она все это время была у него под носом? — детектив засмеялся, а затем продолжил грандиозную речь, чтобы показать, насколько он умен в соединении точек временного графика, которые они встретили. Он даже провел секретный ДНК-тест, украв зубную щетку Аспен из одного из отелей, в котором она остановилась, и использовал образец Гвинет, который Кинг охотно дал ему.

Это то, что я собирался использовать против него и без колебаний сделал бы, чтобы он перестал пытаться нас разлучить. Но теперь, когда Гвинет знает, все это недействительно.

— Правда? — повторяет она, глядя на отца. — Скажи мне, что это неправда, папа.

— Ангел… — он шагает к ней, но в тот момент, когда он тянется к ней, она прижимается к моей руке.

Он делает паузу, щелкая зажигалкой, но не в том медленном, стабильном темпе, к которому привык. Он делает это так же маниакально, как ее звенящие ногти.

— В этом нет смысла, — Гвинет медленно качает головой. — Она не может быть моей матерью, ей всего тридцать пять. Когда я вообще у нее появилась?

— Мне было четырнадцать, когда я узнала, что беременна, — тихо говорит Аспен, но впервые за годы, когда мы узнали друг друга, ее голос дрожал.

Она не из тех, кто проявляет свои эмоции. Как и я, она даже не эмоциональна. Вот почему мы вообще сблизились.

Однако прямо сейчас ее собранный фасад и отчужденность исчезли. Может быть, это тоже было фасадом, как и у меня, потому что она скрещивает руки на груди, чтобы они не дрожали.

Как иногда делает Гвинет. Теперь, когда я знаю, что это мать и дочь, я вижу сходство. У нее нос и волосы более темного оттенка.

А что на счет гетерохромии? Это смесь серо-голубых глаз Кинга и карих глаз Аспен.

— Тебе следовало оставить в записке свой возраст, когда ты бросила меня перед домом отца. Так я бы не почувствовала себя брошенной женщиной, которая меня родила, — в ее голосе так много яда, что она дрожит от него.

Аспен вздрагивает, но вместо того, чтобы отступить, она направляется к нам.

— Позволь мне объяснить.

— Нет, нет, нет! У тебя на это было двадцать лет. Двадцать чертовых лет я плачу в дни моего рождения, потому что они напоминают мне о матери, которая бросила меня в тот же день.

— Просто выслушай меня. Пяти минут, нет, трех достаточно.

Кинг преграждает путь Аспен.

— Она сказала, что не хочет с тобой разговаривать. Так что, черт возьми, исчезни.

— Заткнись, заткнись! Ты испортил мне жизнь, гребаный засранец, и ты даже не помнишь этого, так что не стой и думай, что ты лучше меня. Ты далеко не лучше.

— О, я не просто думаю, что я лучше тебя, я и есть лучше. Это долбаный факт. Я не выбрасывал на холод младенца, несколько часов от роду, не заботясь о том, выживет она или умрет. Я вырастил ее и позаботился о ней. Я стал ее отцом и матерью, когда ты прожила свою жизнь без заботы. Так что вернись к той жизни и оставь нас в покое. Ты однажды исчезла. Конечно, ты сможешь сделать это снова.

— Я не исчезала. И кто ты, черт возьми, чтобы меня судить? Ты был там, когда я носила ее в утробе, когда была гребаным ребенком? Когда я не могла спать по ночам, боялась, что с ней что-нибудь случится?

— Нет, но я был там в течение следующих двадцати лет, а тебя, блять, не было, ведьма. И я останусь там, когда тебя не будет.

— Я никуда не уеду.

— Ты уедешь.

— Ты не можешь меня заставить, Кингсли.

— Наблюдай, как я сделаю это.

По щекам Гвинет текут слезы, и я вытираю их большим пальцем. Чем больше она наблюдает, как они спорят и собираются ударить друг друга, тем сильнее она плачет.

Я привык к этому от них — не до такой степени насилия, но похоже. Гвинет нет.

— Стойте, — выдавливаю я, заставляя их замолчать, когда я крепче сжимаю Гвинет. — Перестань быть чертовски эгоистичным, это