государя (т.е. султана), если оба они не подчинятся ему. И султан желал возвратить их обоих на службу, подчинив их, как это было раньше. Однако он не хотел вступать в переписку с ними до тех пор, пока не выяснит их сокровенных мыслей и не узнает, склоняются ли они к государству султана или отвратились от него. А так как он не был намерен переписываться с ними, пока он не узнает их склонностей, то пришел к мысли послать в Исфахан человека, которому бы они оба верили и который вступил бы с ними в переговоры от своего имени, чтобы выяснить их отношение к султану.
Жребий выполнения этой миссии пал на меня, и я был послан в Ирак. Султан приказал мне сперва приехать в Исфахан и встретиться там с наместником Ирака и оттуда вступить в переписку с обоими владетелями. Если они оба пожелают пойти на службу к султану и вернуться к повиновению, то [следовало] получить [военную] помощь от них и от правителя Йезда и с ними, а [также] с наместником Ирака следовать в Казвин. Затем я должен был проникнуть в Аламут и потребовать у 'Ала' ад-Дина хутбы [на имя султана] и внесения [остатка дани]. Если же он откажется от уплаты того, что числится за ним, в его области войдут войска и подвергнут их грабежу и поджогам, будут проливать кровь и притеснять [население].
Я направился к Аламуту, предприняв эту поездку против своей воли. Когда я остановился /238/ в Казвине, меня встретил один из хаджибов наместника Ирака Шараф ад-Дина с письмом от него ко всем наместникам его обширной страны. Он распорядился оказывать мне гостеприимство и почтение. Они выполнили его приказ и сделали даже больше, чем требовал обычай щедрости. А их господин (т.е. Шараф ад-Дин) превосходил в этом всех знатных садров своего времени и вельмож своей эпохи.
Когда я остановился в селе Син, в одном переходе от Исфахана, несколько его хаджибов явилось ко мне, советуя остановиться, пока он и местная знать и простонародье не подготовятся к встрече. Но я не сделал этого, сел на коня и поехал, подгоняя его, пока ко мне не явился один из его людей, который взял [моего коня] под уздцы и заставил меня спешиться и ожидать прибытия Шараф ад-Дина с кади, ра'исом, эмирами, садрами и многочисленной толпой.
Я въехал в город двадцать восьмого рамадана шестьсот двадцать седьмого года[776] и находился там до тех пор, пока не вернулись обратно послы к правителям [туркмен] ал-Йива' и ал-Джибала. Послы выяснили, что оба они хотят подчиниться [султану], и высказали упрек за то, что их имена были исключены из общих реестров.
Через несколько дней прибыла их подмога, а также явился и сам Махмуд-шах[777] — правитель Йезда. Затем прибыло письмо от его жены, дочери Барака — узурпатора, правившего Керманом. Она сообщала, что ее отец, улучив время и видя, что правитель отсутствует, двинулся на Йезд и вел себя заносчиво и самоуверенно, отрекаясь [от всего], кроме «души, побуждающей [его] ко злу»[778].
Я договорился с Шараф ад-Дином, чтобы ему (Махмуд-шаху) разрешили возвратиться обратно, предупреждая события, которые могут привести к скверному исходу и последующему раскаянию, и получил [за это] через вазира Махмуд-шаха Сафи ал-Мулка тысячу динаров, коня и ткани. Затем вместе с на'ибом Ирака я направился с войском в Казвин, ближайший к Аламуту город. [На'иб и войско] остановились в Казвине, а я выехал в Аламут.
Глава 92
Рассказ о моей поездке в Аламут и о том, как я выполнил поручение [султана]
Султан был разгневан на правителя Аламута 'Ала' ад-Дина /239/ по многим причинам, а главная из них та, что 'Ала' ад-Дин нарушил обещание вернуть брата султана Гийас ад-Дина. Он подлил еще масла в огонь, снарядив его из Аламута и обеспечив в достаточном количестве конями и оружием.
Это посольство было посольством придирчивости. Султан поставил мне условие, чтобы я не входил в Аламут, если при моей встрече не будет присутствовать сам 'Ала' ад-Дин, и чтобы я при свидании с ним не целовал его руки. [Более того], я должен был нарушать все правила этикета, уважения и почтения на приеме и в других случаях.
Когда я рассказал об этих условиях наместнику Ирака Шараф ад-Дину, он заметил: «Ты можешь требовать все, что тебе приказал султан, и они не смогут ничего опровергнуть, за исключением выхода ['Ала' ад-Дина] навстречу тебе. Вот с этим они вовсе не согласятся; дело в том, что для их властителей определен возраст, когда они могут садиться на коня, а этот их государь еще не достиг этого возраста. Если ты поставишь им это условие и откажешься войти в крепость, пока оно не будет исполнено, им трудно будет пойти на это и дела, относящиеся к посольству, приостановятся. Однако я направлю к ним человека, который сообщит им о том, что приказал султан относительно встречи. А ты последуешь за моим посланцем и войдешь, не ожидая [их] согласия. Если они согласятся — что вряд ли случится, — то это удовлетворит [нас], а если нет, то и дела, связанные с посольством, [все же] не будут остановлены».
Я так и сделал — вошел [в крепость], и меня встретили вельможи его государства. Дело было так, как мне говорил Шараф ад-Дин. Сперва ко мне явился вазир 'Имад ад-Дин ал-Мухташам[779], который хотел, чтобы я передал ему послание, а он подтвердил бы ответ на него при свидании с повелителем. Но я не сделал этого и через три дня встретился с 'Ала' ад-Дином ночью на вершине горы. Я передал ему послание со всеми жесткими выражениями, которые в нем были. Оно состояло из нескольких разделов, в числе которых было требование провозглашать хутбу так, как это было во времена Великого султана [Мухаммада].
Я заранее знал: они будут отрицать, что хутба провозглашалась. Но был еще жив кади Муджир ад-Дин, которого Великий султан посылал к Джалал ад-Дину ал-Хасану — отцу 'Ала' ад-Дина Мухаммада [III] — с приказом [ввести] хутбу с его именем, и она провозглашалась. Я захватил с собой письмо Муджир ад-Дина об этом, но, когда я предъявил им его, они обвинили кади во лжи и приписали ему нечестность.
Вазир 'Имад ад-Дин ал-Мухташам сидел справа от 'Ала' ад-Дина, а меня посадили /240/ слева от него. Вазир отвечал на каждый раздел [послания], а 'Ала' ад-Дин выслушивал сказанное им и повторял, ничего
