высылке русских вскоре после того, как его самолет приземлился в Вашингтоне, и пребывал в явном раздражении, когда явился в кабинет к Шульцу. Чтобы немного остудить министра, Шульц повел его в Белый дом, где Шеварднадзе мог воочию увидеть, как разгневан президент.
Их переговоры сразу зашли в тупик, так как Шеварднадзе прибыл почти без инструкций. Единственное, что он мог сказать: если Соединенные Штаты не согласятся обменять Данилова на Захарова, то неминуемо последует судебный процесс. Если же они согласны, то надо начинать переговоры. Однако принятое решение о высылке заставляет думать, что президент Рейган не готов на прямой обмен, и, значит, Шеварднадзе вынужден запросить Москву о дальнейших инструкциях…
Главным камнем преткновения стал будущий суд над Захаровым. В отличие от Горбачева, Рейган не имел полномочий вмешиваться в сферу действия закона, если юридический процесс уже начался, не имел права остановить его.
Свет начал появляться в конце туннеля, когда кто-то с американской стороны — очень многие впоследствии предъявляли права на эту идею — предложил, в целях спасения ситуации, изменить юридические обозначения. Пусть Захаров в своем ответе на обвинение заменит термин "невиновен" на "nolo contendere", что дает возможность, не оспаривая сути, избежать прямого признания вины. Это, в свою очередь, позволит федеральному суду в Нью-Йорке провести в отношении Захарова краткий судебный процесс без присяжных, на котором должны были констатировать его виновность и приговорить прямо к высылке из страны. Такой компромисс несомненно удовлетворил бы и органы юстиции, и ФБР.
В Советском Союзе однако не были знакомы с подобным юридическим казусом, поскольку его нет в советском законе.
Официальный советник Госдепартамента Абрахам Со-фер взял на себя миссию разъяснить советским дипломатам в Вашингтоне суть означенного хода в судебном процессе, а известный промышленник Арманд Хаммер по собственной инициативе вылетел из Лос-Анджелеса в Москву с той же целью. Он прибыл вечером 23 сентября и тут же ринулся в главный штаб коммунистической партии. Там его принял Анатолий Добрынин, который стоял на том, что идеологи Белого дома вводят в заблуждение президента и манипулируют его мнением. Данилофф — настоящий шпион, утверждал он, и у советских органов есть достаточно фактов, чтобы доказать это. Однако Хаммер выразил твердое убеждение, что я не мог быть замешан в шпионаже, и заверил Добрынина, что существует возможность выхода из положения, при которой обе стороны получат должное удовлетворение. Поскольку Добрынин был также незнаком с принципом "nolo contendere", Хаммер сказал, что сам напишет лично Горбачеву и постарается все разъяснить.
На следующий день, во второй его половине, секретарь ЦК Добрынин позвонил Хаммеру.
— Ваша миссия окончена, — сказал секретарь ЦК. — Можете возвращаться домой. Генеральный секретарь в ответ на Ваше письмо задал только один вопрос: "Откуда у доктора Хаммера столько энергии?"
Спустя тридцать девять часов после отлета из Калифорнии Арманд Хаммер вернулся в Штаты с уверенностью, что мое дело закончится благополучно.
В то же время эпицентр переговоров переместился из Вашингтона в Нью-Йорк. 21 сентября сенатор Эдвард Кеннеди провел секретную встречу с Шеварднадзе в помещении советской миссии и выразил резкий протест по поводу возможного суда надо мной в Москве. Он предупредил советского дипломата, что подобные действия только усилят антисоветские настроения в Соединенных Штатах и затруднят, если вообще не исключат, возможность будущих переговоров по вопросу о сокращении вооружений.
Шеварднадзе продолжал также переговоры с Шульцем. Радиосообщения, которые мы получали в Москве, отличались краткостью, в них говорилось, что если прогресс и наблюдается, то крайне медленный. Нам с Руфью оставалось лишь сидеть и надеяться…
Наконец, поздней ночью, в воскресенье 28 сентября, Шульц и Шеварднадзе выработали пункты соглашения, которые были сообщены в американское посольство в Москве секретной телеграммой; она поступила в два часа утра в понедельник.
По этому соглашению меня освобождали без всяких условий. Обвинения с меня снимались, и мне не грозил суд. Возвращалась виза на многоразовый въезд в страну и аннулировалось решение о запрещении этого въезда.
Что касается Захарова, то он прибегнет к формуле "nolo contendere", когда предстанет перед окружным судом в Нью-Йорке, который, как предполагается, найдет его виновным и, как уже говорилось, приговорит к высылке из Соединенных Штатов.
Советские власти согласились также освободить из заключения Юрия Орлова, бывшего лидера Советского комитета по наблюдению за Хельсинскими соглашениями, который был осужден на семь лет, и разрешить профессору Гольдфарбу и еще десятерым советским гражданам, страдающим от серьезных заболеваний, выехать за границу на излечение.
И, как заключительный аккорд этой "высокой политики", в Исландии должно было состояться совещание на самом высшем уровне. Весь 1986 год Горбачев убеждал Рейгана согласиться на встречу только по вопросу о запрещении ядерных испытаний. Однако Рейган предлагал встречу по большему кругу проблем. Теперь же, для успокоения общественного мнения, обе стороны согласились наконец встретиться через десять дней в надежде перейти от безобразной конфронтации к более нормальным отношениям.
Я узнал об этом соглашении много позже, а в состоянии напряженного ожидания находился уже с конца предыдущей недели.
Мои утренние беседы с Сергадеевым тоже несколько обнадеживали меня. Я сохранил записи самых последних разговоров. Во время одного из них он отважился заметить: "Ваши дела идут… продвигаются, то есть…" А 26-го числа, к моему великому удивлению, попросил у меня последний номер "Ю.С.Ньюс энд Уорлд Рипорт":… "тот, в котором о наших с Вами делах", — добавил он. Я ответил, что, если действительно ему это нужно для работы, он может обратиться в Министерство иностранных дел. Как я подозревал, ему хотелось заполучить журнал в качестве сувенира на память о нашем деле.
— … Что ж, — ответил он несколько разочарованно, — если невозможно, то ладно… Что поделаешь…
В понедельник 29 сентября я позвонил полковнику Сергадееву — как сам потом узнал — в последний раз. Как обычно, когда я звонил ему в последние дни, он сказал, что сегодня я ему не буду нужен.
— Хорошо, позвоню Вам завтра, — ответил я.
Это были мои последние слова, обращенные к нему…
Понимая, что окончательное решение моего дела не за горами, я начал делать кое-что, готовясь к нашему отъезду из Москвы. Прежде всего заплатил в банк огромный подоходный налог (3151,57 рубля — около 4400 долларов в то время), о чем получил соответствующий документ с печатями.
Хотел нанести визит моей двоюродной сестре Светлане Алгазиной, но в последний момент передумал, вспомнив, что у нее больное сердце. Увидеть перед собой кузена, разоблаченного и осужденного всей советской прессой, нелегкое дело для нездорового человека. Это могло вызвать сердечный приступ.
В тот же понедельник, до полудня, я решил в последний
