на холку, пальцы сомкнулись, готовые вырвать позвоночник…
– Отпусти! Отпусти Рвача, ты, псих! Пусти, я сказала, я кричать буду! Не тронь! – легонькое тельце – взмахни рукой, улетит! – повисло на его руке. Девчонка вцепилась в запястье изо всех своих невеликих силенок, она тянула и дергала, пытаясь заставить его отпустить пса… И вдруг острая боль рванула его руку, он вскрикнул – скорее от изумления, чем от боли – извернулся по змеиному… и кувыркнулся в сторону и от безумного пса и от сумасшедшей девки!
– Ты… из оборотней, что ли? – он сидел на земле, безумными взглядом уставившись на свою окровавленную руку… с отпечатком зубов.
– Вы идиот? – звенящим от ужаса и кажется, злости, голосом выкрикнула девчонка. – Каких еще оборотней, что вы несете?
– Ты… меня укусила!
– Конечно, укусила! Жалко, камня не было, а то б я вас камнем ударила! – ее голос сорвался на визг. – Не смейте трогать Рвача! Не смейте, слышите! Что вы к нам пристали? Не знаю я никакой вашей дочери!
– Ты говоришь как она. Что человек – это стихия. Стихия, надо же! – все еще не отводя глаз от укуса, фыркнул он. – И учишься… на этом, биологическом.
И кусаешься. Хотя была б она оборотнем, отпечаток был бы другой. Нормальный, волчий или собачий, а не… тупых человечьих зубов!
– Ничего я еще не учусь! Я же сказала, я только документы подала, хотя баллы у меня хорошие… – она осеклась, поняв, что говорит совершенно ненужные слова, и исподлобья поглядела на него. – Не ходите за нами… – она попятилась и потянула своего пса за так и не снятую сбрую. – А не то Рвач вас порвет! А я добавлю!
Пес прижал уши и протяжно заскулил: он слишком хорошо знал кто кого на самом деле порвет. Но тут же шагнул вперед, закрывая собой девчонку. Он был готов драться: безнадежно и отчаянно, своей смертью покупая ее жизнь!
– Он… и правда будет тебя защищать! – прошептал он, все еще недоверчиво глядя на пса.
– Конечно! – девчонка снова попятилась, дергая шлею сбруи, чтобы пес тоже отступал вместе с ней. – Рвач меня всегда защищает.
– Собаки никогда не идут против меня. – он покачал головой, изумленно глядя на странного пса. – Я, считай… король собак.
– Не выдумывайте! – она продолжала пятиться, медленно, аккуратно, не поворачиваясь спиной и не делая резких движений. Как пятятся от большой агрессивной собаки, боясь, что та в любую секунду кинется. Он усмехнулся: девочка и не догадывается, насколько она права.
– Тоже мне, король он… – бормотала она. – Я Рвача из соски маленького выкармливала.
Он снова смотрел псу в глаза. Он видел. Он чуял. Холод, мучительный холод – сперва от него было спасение рядом с той, единственной, большой и сильной, что давала пищу, защиту и любовь. Рядом с мамой – такой же белой и остроухой. Рядом с братьями, маленькими и веселыми. Потом грохотало, гремело, рушилось, вздымалась пыль и было невыносимо страшно, ведь страхом разило и от той, что сильнее всех. Потом они бежали куда-то, он качался в зубах у матери, и долго скулил, когда она оставила его одного. Она возвращалась трижды, принося в зубах его братьев. Последний раз она шла тяжело, то и дело припадая к земле и от нее пахло болью и кровью. Последнего брата она не положила – он выпал у нее из зубов, заскулил. Мать лизнула его… и легла рядом, безучастная к попыткам щенков добраться до ее молока. Она становилась все холоднее и холоднее, а когда оледенела окончательно, страшный невидимый зверь – белый и холодный, накрыл скулящих щенков своим мокрым языком, холод просочился внутрь, заполняя собой все тело, и пришла тьма.
А потом вдруг стало тепло, так тепло, что щенок завыл от боли в оживающем теле. Между зубов сунулась какая-то штука – довольно противная, но от нее пахло молоком, хоть и не маминым, но тоже вкусным, а человечьи ладошки – тогда еще маленькие, чуть больше чем его собственные лапки, обхватили его поперек туловища и человеческий голос шепнул в торчащее ухо:
– Ты мой! Слышишь, мой! Насовсем!
Он еще не понимал, что ему говорят, но всем дрожащим тельцем чувствовал – да! Так и есть!
– Какой он породы? – спросил он.
И девочка и пес посмотрели на него одинаково – как на полного идиота.
– Дворянской. – буркнула девчонка и раздраженно пояснила. – Дворняга он! Его мама в заброшенном доме щенков принесла, а тот завалился, вот ее и пришибло. Она, наверное, щенков спасала. Вам-то какое дело? – девчонка снова ощетинилась, опять вспомнив, как он на нее напал. Крепкая девчонка.
– Никакого. Люди любят породистых.
– Люди разные! У нас во дворе тогда всех щенков разобрали!
– Вот не было бы этого заброшенного дома, его мама бы не погибла, и не нужно было бы забирать.
– А если бы ее деревом в лесу пришибло, вы бы кого обвиняли? Чего я вообще вам все это рассказываю?
– Потому что я слушаю. – ответил он, поднимаясь на ноги. Она испуганно шарахнулась назад. – Да не бойся ты… не трону больше. Вон, хоть пса спроси. – он кивнул на пса и пошел обратно к воде, на ходу зализывая оставленный ею укус.
Когда обернулся, она стояла на берегу – так, чтоб в случае чего быстро убежать. Но ведь не убежала. Он наклонился к воде, скрывая улыбку – так и знал, что не убежит. Любопытная. И упрямая.
– Все равно нужно забирать. – упрямо сказала она. – Это у людей родители о детях до конца дней готовы заботиться, а собаки щенков растят – и все! А Рвачу семья нужна.
Он аж фыркнул в набранную в ладони воду. Семья Рвачу нужна, ну, вы видали! Он вскинул глаза на пса – и опешил. Пес смотрел на него исподлобья. Также мрачно и презрительно, как на тех человечьих недопесков… как их там старуха назвала…
– Ничего… – проворчал он. – Зато человечьи дети не готовы… им только дай предать.
– Это вы о своей дочери? – подозрительно прищурилась она. – Вам лет тридцать, наверное? Значит, вашей дочери самое большее лет десять… ой, ну хорошо, даже двенадцать-тринадцать… если вы как в Средние века, сами еще мальчишкой были, когда она родилась. – судя по фырканью, в такую возможность она не верила. – Ну и как она могла вас предать? В главного делового партнера своими Bratz кидалась?
– Я… старше, чем выгляжу. – пробормотал он. И дочь тоже – старше. Когда эта предательница стукнула его заклятьем, ей было уже шестнадцать! Она была его единственным спасением, а сама… Он
