партийной общественностью в последнее время.
Редактор по отделу пропаганды полковник (В. Змитренко)
...Затем началась нервотрепка другого рода. Сталинисты предприняли попытку отобрать у меня ученую степень доктора исторических наук, которая была мне присуждена в 1963 году.
* * *
В один из июньских дней 1969 года (кажется, это было в самом начале 20-х чисел) моя жена Надя, возвратившись вечером из Исторической библиотеки, где она готовилась к экзаменам, рассказала мне следующее.
В библиотеке к ней подошла одна из сотрудниц Института всеобщей истории и сказала, что с ней хочет познакомиться ее приятель. Надя не возражала. Приятель представился и сказал, что ему необходимо видеть меня по крайне важному делу, но поскольку Надя здесь, то он расскажет ей, а она передаст мне. То, что он рассказал, было действительно очень важно для меня и совершенно неожиданно. Оказалось, что по распоряжению Президиума Высшей аттестационной комиссии (оно было подписано министром высшего образования Елютиным) возбужден вопрос о пересмотре решения ВАК'а, вынесенного в 1963 году о присуждении мне степени доктора исторических наук за монографию «Внешняя политика Англии» (1939-1941 гг.). Эта работа в виде рукописи была защищена мною в Ученом совете Института истории Академии наук СССР в октябре 1962 года и утверждена ВАК'ом в мае 1963 г. Теперь, спустя 7 лет, ВАК решил почему-то возвратиться к этой работе.
Распоряжение, отданное Елютиным, было абсолютно незаконным, так как в Инструкции о деятельности ВАК'а указывается, что инициатором возбуждения ходатайства о пересмотре решения может быть только Ученый совет, который рассматривает этот вопрос с обязательным присутствием лица, о котором идет речь, и решает вопрос так же, как при защите диссертации, т. е. тайным голосованием. Ничего подобного в данном случае не было. Ни Ученые советы институтов-преемников бывшего Института истории (он был реорганизован в 1968 г.), т. е. Института всеобщей истории и Института истории СССР такого вопроса не поднимали, равно как и ученые советы других институтов. Кроме того, для возбуждения ходатайства о пересмотре решения существует и определенный срок — три месяца.
Опытные юристы, к которым я обратился за консультацией, единодушно ответили мне, что единственный орган, который имеет юридическое право оспорить распоряжение Елютина — Прокуратура по надзору, как правило, выступает в защиту учреждения, а не частного лица. Когда же речь идет о распоряжении министра СССР, то шансы отменить его решение по протесту частного лица равны нулю. Юристы настоятельно советовали мне в Прокуратуру не обращаться, а пытаться воздействовать в административном порядке.
Новый знакомец рассказал также моей жене, что диссертация уже послана на отзыв Ф. Д. Волкову из Института международных отношений МИД'а СССР. Узнав об этом, я понял, что дело оборачивается для меня исключительно неблагоприятно, так как Волков давно мечтал свести со мною личные счеты. Дело в том, что еще в 1962 году ВАК обратился ко мне с просьбой проверить обвинение, выдвинутое против Ф. Д. Волкова в плагиате, совершенном им в его докторской диссертации, посвященной англосоветским отношениям. В моем ответе ВАКу, составленном в крайне умеренных выражениях, приводился сравнительный анализ текстов диссертаций Волкова и Кононцева, из которого вытекало со всей определенностью, что Волков плагиатор. Несмотря на неопровержимость фактов, Волков не только был утвержден в степени доктора наук, но спустя несколько месяцев стал членом экспертной комиссии ВАК'а!
Скоро выяснилось, что еще в марте 1969 года Елютин прислал письмо в Академию общественных наук при ЦК КПСС с просьбой дать отзыв на мою диссертацию. Однако заведующий кафедрой истории международных отношений директор нашего института академик Е. М. Жуков ответил, что у него нет специалистов-англоведов. После этого было направлено новое письмо в Институт международных отношений.
Е. М. Жуков высказал мнение, что вряд ли ВАКу удастся осуществить свое намерение, поскольку случай беспрецедентный, и пленум ВАК'а своей санкции не даст. Он советовал мне проявить выдержку и терпение, ни в коем случае не писать никаких писем и заявлений, в том числе Елютину, и спокойно ожидать развития событий. Первой части совета — не писать никаких писем и заявлений — я охотно последовал, так как это вполне отвечало моему собственному умонастроению. Но ожидать в бездействии развития событий я не стал, и, как оказалось потом, тем спас себя.
Прежде всего я решил, что не следует сохранять это дело в секрете, поскольку если что-нибудь и может меня защитить, то только гласность.
Вскоре эта история стала широко известна. Ко мне подходили многие знакомые и незнакомые историки, звонили по телефону, всячески выражая негодование по поводу нового нападения на меня и сочувствие. Члены экспертной комиссии ВАК'а были также смущены всей этой историей, и многие из них говорили, что не допустят подобного беззакония. И в самом деле, если бы только начали обсуждать это дело, то тем самым вне зависимости даже от решения создали бы прецедент, от которого в конце концов не поздоровилось бы многим ученым, быть может, в конечном счете и самим членам экспертной комиссии. Ведь у каждого есть свои враги или недоброжелатели. Угроза лишения ученой степени, с которой связана заработная плата, возможность печататься, другие менее заметные преимущества, стала бы висеть постоянной угрозой над головами ученых, делая их еще более зависимыми от воли начальства и ограничила бы и без того куцую свободу мнения. Такой прецедент послужил бы сигналом к доносам, клевете и прочей мерзости, от которой пострадали бы ученые разных отраслей науки. Но, конечно же, особенно досталось бы «строптивым». Это понимали все. Слишком ясно все это было. Многие ученые с именами, известными всему миру, которые отнеслись безразлично к моему исключению из партии в 1967 году, полагая, что их это не касается, в данном случае были готовы к протесту против беззакония. Некоторые из них говорили по телефону с Елютиным, другие с его заместителем Н. Н. Софинским.
Со своей стороны, я попросил приема у вице-президента АН СССР А. М. Румянцева. В приеме мне отказано не было, но и принят я не был. Я не настаивал, так как понимал сложность положения вице-президента, которого и так обвиняли в «либерализме», а официальное принятие им исключенного из партии в его положении члена ЦК КПСС могло по неписанным законам нашей жизни дорого ему обойтись. Поэтому я ограничился тем, что передал для него памятную записку об этом деле, где были приведены соответствующие параграфы из устава ВАК'а, грубо нарушенные Елютиным.
Мои опасения и недоверие оказались вполне оправданными. Уже на первое заседание экспертной комиссии, собравшейся после летнего перерыва 7 октября 1969 года, было предложено для рассмотрения «дело Некрича».
