в то время. Слово «бич» было, пожалуй, самым популярным. Сибирь, заполненная вырвавшимися из-за колючки людьми, напоминала тогда разоренную пасеку с перевернутыми ульями. В общем, сам черт ногу сломает. Возможно, перепутали документы, возможно, потеряли, возможно, передислоцировали в другое место под другими номерами и индексами. Тем не менее, судьбу более двухсот заключенных и всего командно-охранного состава эксперту выяснить так и не удалось. Исчезновение это, как вы понимаете, не менее фантастично, чем судьба пропавшего геологического отряда, рассказанная и многократно повторенная на многочисленных допросах его начальником.
Узнать обо всем этом и начать узнавать дальше без помощи Кошкина я бы не смог. Так, собственно, и началось наше сотрудничество. Впрочем, оно началось еще раньше, но это уже из другой оперы.
– И вы, как ни в чем не бывало, оставили вашего сотрудника, связанного по рукам и ногам. Совершенно беспомощного перед обещавшими его убить пиратами и еще какими-то появившимися там людьми.
– Значит, ты в курсе? Он сам меня об этом попросил. Это был наш план. Пока могу только сказать, что серьезная опасность ему не угрожала. Почти не угрожала. Я своим дал знать ракетой, чтобы выдвигались. В случае их задержки должен был закричать. Тогда я бы пришел ему на помощь.
– Ему на помощь пришел я. Освободил, предложил убежать. Отказался. Испугался собаки – она могла взять след.
– Наш Юкон. Лучший сыскной пес в РУБОПе. От него действительно не убежишь. Если его пошлют по твоему следу, то скоро и мои здесь нарисуются.
– Не нарисуются, – остановив успокаивающим жестом привставшего Омельченко, сказал я.
– Ты не знаешь Юкона. Проводник с ним тоже следопыт от Бога. Ты-то как от них ушел? По-моему, они не должны были тебя отпускать.
– Отпустили. Велели сидеть на стационаре и носа не высовывать, пока они какую-то свою операцию не закончат. Рыжего… Кошкина то есть, тоже отпустили. Чтобы меня сторожил.
– Неглупо. Интересно, что они задумали?
– А на подмогу Кошкину направили Юкона. Он не давал мне даже за порог ступить.
– Ну а как же?… Как ты здесь?
– Когда Юкон кинулся на меня, ему разорвали горло.
Пугачев, прищурившись, уставился на меня и медленно поднялся.
– Исключено. Кто?
– Другой пес.
– Этого не может быть. Я имел в виду – тут нет других псов. Перегрызть горло Юкону тоже исключено. Алексей, говори правду. Какой пес? Где Кошкин? Что, в конце концов, произошло?
– Кошкин остался на стационаре. А мне на помощь пришел Карай.
Теперь на ноги вскочил Омельченко. Рывком поднял меня, встряхнул.
– Ты чего, Леха! Ты чего! Какой Карай? Откуда? С чего ты взял, что Карай? Ты же его в глаза не видал.
– Когда он убегал, я позвал: Карай, Карай. Оглянулся. Я сразу понял.
– Серый? С черным пятном на лбу? – орал, продолжая трясти меня, Омельченко.
Честно говоря, пятна я не помнил, но согласился:
– Серый. С черным пятном.
– Ни фига себе! – задумчиво пробормотал Пугачев. – Насколько помнится, Карай твоя собака. Исчезла два года назад.
– Не собака, а Карай! – продолжал орать Омельченко. – Что я говорил? Не мог он исчезнуть! Значит, надо было, если исчез. Он мне сколь раз жизнь спасал. Теперь вот Лехе, считай, спас. Значит, надо было! Спас?
– Спас, – согласился я.
– Вот, видишь! Да мы теперь с ним… Карай, Карай! – что было сил закричал он, заглушая вой усиливающегося ветра.
– Это действительно многое меняет, – задумчиво пробормотал Пугачев. – Один – ноль в нашу пользу.
– Пять – ноль, – не согласился Омельченко. – Двинули! У меня, мужики, уверенность появилась. Все будет тип-топ. Только ты, Борисыч, больше самостоятельность не проявляй, если хочешь живым к жене вернуться. Я тоже хочу. Поэтому беру руководство полностью на себя. А ты мне по пути расскажешь, что вы с Кошкиным накопали и как он из артистов в поселковые бичи попал. План, что ли?
– План, – согласился бывший заместитель майора, закрепляя на спине довольно тощий рюкзак и вскидывая на плечо карабин. – До вечера дойдем?
– Куда? – сразу насторожился Омельченко.
– Куда поведешь. Ты же командир. Наше дело – след в след. Так?
– Разговорчики в строю! – ухмыльнулся довольный Омельченко. – Нам еще выбираться отсюда. Желательно живыми и здоровыми. Без доказательств нас ни майор, ни подполковник, ни сам Генеральный прокурор слушать не будут. А мы их на стол – кушайте на здоровье. И поимейте в виду, хорошим людям верить надо. Без веры все наперекосяк. Согласен, Леха?
«Я-то согласен, – подумал я, – согласятся ли они?» И на всякий случай согласно кивнул обернувшемуся Омельченко.
* * *
С уверенностью утверждаю, что будь Омельченко один, ему бы ни за что не забраться на почти отвесный обрыв, на который два года назад он поднялся, по его словам, без особого труда, да еще затащил туда Карая. Несколько неудачных попыток, во время которых мы, как могли, помогали друг другу, привели нас в уныние.
– Ты часом не перепутал, Петро? – засомневался Пугачев после четвертой неудачной попытки добраться хотя бы до середины почти отвесной стены. – Тут эти местные обрывчики почти все на одно лицо – ошибиться делать нечего.
Обескураженный Омельченко долго смотрел наверх, потом упрямо мотнул головой:
– Омельченко где и может ошибиться, только не в тайге. Видишь уступ, на который я Карая затащил? Слева вроде как ступенька, а потом прыгать надо. Площадку видишь? На ней эта вонючка нарисовалась, когда мы шум подняли.
– Какая вонючка? – заинтересовался Пугачев.
– Росомаха, подлюга. У ней, видать, норка здесь где-то. Вон за тот камень зашла и с концами. Кто-то тут специально с той поры поработал. Чтобы нежданных гостей больше не было. Старательно поработал, умненько. Камней внизу видишь сколько?
– Что делать будем? – уныло поинтересовался Пугачев, рассматривая приметы проделанной кем-то нелегкой работы.
Омельченко по дороге успел рассказать ему первую «пещерную» часть своих приключений, в которой он разыскал рюкзак Башки с золотом, после чего перепрятал его, как он выразился, «в надежное место». Про умирающую Ольгу, про выстрел, про подземную реку он пока не сказал ни слова, и я внутренне одобрил эти его пропуски. Иначе в голове нашего попутчика царил бы сейчас полный кавардак.
Чувствуя, что уныние и растерянность вот-вот достигнут совсем ненужного сейчас апогея, я бодро спросил:
– Веревка имеется?
– Прихватил, – сказал Омельченко и полез в рюкзак за веревкой. – Как знал.
Я скинул куртку, передал фотоаппарат на попечение Пугачева, быстро разулся, перекинул связку веревки через спину и, вспоминая навыки начального скалолазания, которые проходил еще на втором курсе на Красноярских Столбах, довольно бодро стал подниматься наверх. Примерно на середине я отчетливо понял, что или поднимусь наверх, или сорвусь вниз. Отказаться
