про другое. Так и недодумали тогда – зачем он сюда как танк пер? Кто его с бандюганами на старателей вывел? Об их фарте в то время еще ни одна душа не знала. Наугад? Не бывает таких наугадок. А побег? До сих пор даже догадок не имеется.
– А при чем тут Кошкин? – снова не выдержал я.
– Тут и начинается самое интересное. Занесло в наши края на гастроли как раз в то время, когда все о Башке только и говорили, не очень известный и не очень преуспевающий северный областной театрик, в составе которого числился в основном на мелких ролях, даже не ролях, а подсобных работах, какие у них там, артист Валентин Кошкин. Насколько мне известно, каждый артист мечтает сыграть когда-нибудь главную роль. Валентину пока не удавалось. Пока. Пока в нашей единственной гостинице, в которой размещалось тогда и милицейское руководство, понаехавшее к нам из Москвы и из соседних областных центров, разместились и артисты приехавшего на гастроли театра. Мест, естественно, на всех не хватило. Многие артисты спали и в коридоре, и в администраторской, и за стойкой дежурной. И вот однажды спавший в коридоре Кошкин услышал доносившийся из соседнего номера негромкий и совершенно трезвый разговор. Кошкин особенно подчеркивал, что «совершенно трезвый», потому что резонно боялся, что ему не поверят.
Я пока опускаю все подробности этого разговора, с пересказом которого наутро Кошкин прибежал ко мне – я как раз в то время дежурил по отделению. Излагаю только самую суть.
Один из московских экспертов, когда-то приводивший в порядок гулаговские архивы, причем именно по нашим местам, считавшимся в давние времена не очень перспективными, наткнулся на рапорт одного из следователей, раскручивавшего дело начальника геологического отряда, перед самой войной шерстившего вдоль хребта в поисках каких-то редких не то металлов, не то минералов. Отряд этот бесследно исчез. Не вышел ни к назначенному сроку, ни много позже. Списали на вполне естественную в наших местах трагическую случайность. Поиски сочли нецелесообразными. Средств не хватало, на пороге война и так далее. И вообще, как вы знаете, с жертвами тогда не очень считались. А через год или полтора – не помню точно – рыбаки на побережье находят изможденного до последней степени человека, который оказывается начальником этого самого отряда. И рассказывает он очень интересную историю. Что якобы в районе нашего с вами сегодняшнего пребывания отряд наткнулся на уникальную аномалию, сути которой писавший рапорт следователь так и не понял. Не понял, кстати, и сам начальник геологического отряда – опытный геолог с дореволюционным университетским образованием. Так вот, даже он не смог толково объяснить суть найденного отрядом месторождения. Или аномалии, если хотите. В чем заключалась эта суть, Кошкин так и не понял, как, впрочем, не понял ее и следователь. Он только настоятельно предлагал своему руководству обратить внимание, расследовать, послать компетентных специалистов.
– А что случилось с отрядом? – не утерпев, поинтересовался я. – За что посадили начальника? За то, что в живых остался?
– Тут тоже интересно…
Незнакомец, которого я теперь буду называть Борисом Борисовичем Пугачевым, как он представился немного раньше, подбросил в костер несколько сухих веток, зачем-то оглянулся, вглядываясь в окружающий полумрак непогоды, и продолжил свой рассказ:
– Отряд по нынешним меркам был совсем небольшой. Два проводника, которые, впрочем, сбежали, не дойдя до хребта, топограф, студент-практикант в качестве младшего геолога, двое подсобных рабочих, повариха. Вот и все. Пятеро. Кошкин, естественно, все эти подробности не запомнил. Это я уже после отставки смотался в Москву, разыскал эксперта и кое-что уточнил. Об этом потом.
Так вот, отряд не погиб. Во всяком случае, он в то время еще не погиб. Во время какой-то катастрофы – не то землетрясения, не то лавины – погиб только подсобный рабочий. Остальные выжили, но оказались совершенно отрезанными от остального мира. Зима в том году оказалась, как и в этом, ранняя. Все перевалы и проходы наглухо завалило. Пришлось зимовать. Дичи и рыбы вполне хватало, чтобы не умереть с голоду. Хвоя стланика, ягоды и какие-то травы спасли от цинги. Как не раз говорил на допросах геолог, почему-то особо подчеркивая это обстоятельство, состояние и настроение у всех во время зимовки было какое-то особо бодрое, приподнятое. В свободное от всяких бытовых дел и охоты время они по мере сил и возможностей исследовали и изучали доступные им места. И особенности этих мест приводили их в изумление. Иногда допрашиваемый начальник отряда рассказывал совсем уж фантастические вещи, которые следователь не стал даже записывать, считая их не то бредом, не сдвигом по фазе, возникшем вследствие многомесячных скитаний по тайге в полном одиночестве.
Весной в отряде начались разногласия. Начальник считал, что как только появится возможность, надо выходить на Большую землю и ознакомить с наработанными материалами научную и прочую общественность. Остальные были категорически против. Им просто не хотелось возвращаться в тот мир, который они оставили за хребтом. Начальник отряда, на котором лежала ответственность и за людей, и за сделанные ими, как он считал, уникальные открытия, прекрасно понимал последствия подобного решения и для себя, и для остальных участников этой добровольной робинзонады. Поэтому решил в одиночестве выходить к побережью, чтобы, если повезет, постараться предупредить суровое наказание за дезертирство, как тогда говорили, «с трудового фронта».
Вот, собственно говоря, все. Почти все. Если бы не одно короткое дополнение ко всей этой эпопее. Когда тот самый московский эксперт, который разыскал в архивах эти материалы, попытался выяснить судьбу начальника отряда, получившего десятку за преступную халатность и еще за что-то по совокупности, то выяснил, что перед самой хрущевской «оттепелью», или во время ее, лагерь, в котором тот досиживал последний год, бесследно исчез.
– То есть? – снова не утерпел я и многозначительно уставился на Омельченко, сидевшего низко опустив голову. – По-моему, эксперт что-то напутал.
– Вполне возможно, – согласился Пугачев. – Такое событие даже у нас маловероятно. Я бы даже сказал – невозможно. Тем не менее. Началось это еще раньше, сразу после смерти Сталина. Берия, очевидно, в целях снискания популярности у народа, выпустил на волю сотни тысяч заключенных. Лагеря стали пустеть, закрываться. А после ХХ съезда было решено, особенно в наших северных краях, срочно ликвидировать все оставшиеся лагеря. А их тут оставалось не один-два, и даже не два десятка. Как всегда в таких случаях, суета, неразбериха, обиды, благоглупости. Эшелоны, перегруженные баржи и корабли, переполненные аэропорты, десятки тысяч людей без паспортов, без прописки и очень часто без средств к существованию. Кого тут только не было
