Ее члены – длинные волосыгрустной девушки,Тянущейсяк земле.«Крепкий как дуб», говорят,Но Ива сильнее.Она гнется под бурей.По ней бьют жестокие ветра.Срывают листьяИ уносят.Ива сгибается, но не ломается.Она может плакать,но никогдаНе упадет.Я улыбнулась, подняв кружку с кофе. Я делала каждый глоток с благодарностью и предвкушением. Я отсчитывала минуты до этих выходных, когда Энджи приедет на последнее представление «Кукольного дома» в ОТХ.
Я три года не видела лучшую подругу.
Я приняла душ, заплела волосы в длинную косу, спускающуюся по спине, и оделась в бледно-зеленый сарафан с желтыми ромашками. Марти не настаивал на дресс-коде в ОТХ, но мне нравилось выглядеть настолько профессионально, насколько позволял мой маленький бюджет.
Быстро позавтракав тостом, соком и кофе, я села на велосипед, стоящий перед крыльцом, и застегнула ремешок шлема. Грета, моя соседка, уже стояла в своем переднем садике с фартуком и перчатками и вырывала сорняки.
– Доброе утро, Грета.
– Guten Morgen, – она встала и потянула спину. – У меня для тебя свежий горох, – сказала она с сильным немецким акцентом. – Приходи, когда вернешься с работы.
– Обменяю на лимонад, – сказала я.
– Да, это было бы здорово.
На крошечном заднем дворике в горшке стояло маленькое лимонное дерево. Я гордилась и радовалась, наблюдая, как оно растет и приносит плоды. Яркие желтые солнышки в галактике зеленых листьев. Грета сказала, что оно не переживет зиму, но я поставила его в горшок не только для этого. Я хотела занести его внутрь, когда станет холодно.
Я не оставлю деревце умирать посреди льда и снега, позабочусь о том, чтобы ему было тепло.
В тот день лучи яркого солнца грели мое лицо. Люди ворчали, жалуясь на влажность Среднего Запада, но я наслаждалась ею. Мне хотелось тепла. Я повернула лицо к лучам, позволила им просочиться в мои кости и стереть ужасные воспоминания о Канаде, где я чувствовала себя такой потерянной.
Все, что я любила – Хармони, Айзека, Энджи, – вырвали у меня и растоптали. Долгие мучительные месяцы я была пассажиром в собственном теле. Ничего не чувствовала, потому что чувствовать что-то было слишком больно. Оцепенение было более легким вариантом, и я вернулась в темное холодное место, в котором находилась с того лета, когда Ксавьер напал на меня.
Родители не знали, что со мной делать. Мой восемнадцатый день рождения пришел и ушел, но у меня не было ни денег, ни работы, ни сбережений и никакого желания что-либо делать. Я целых три месяца пробыла в своей комнате, едва питаясь, принимая ванну или погружаясь в сон. Мама со слезами на глазах умоляла и просила. Папа сурово сказал перестать вести себя так, словно это конец света, и «собраться».
Я не понимала, как собраться. Я была сломана и разбита. Кусочки разлетелись по холодному океанскому дну. Не раз я представляла, как мое тело робота переносит меня к маленькому озеру позади дома в Эдмонтоне. Может, лед еще был недостаточно крепким и я услышала бы треск под ногами – выстрел в застывшем морозном воздухе. А секунду спустя лед провалился бы и уронил меня в черные воды.
Бонни МакКензи спасла меня.
Отец конфисковал мой телефон и ноутбук на несколько месяцев, отрезав меня от всего мира. Когда он наконец разрешил мне пользоваться новым телефоном, я позвонила Энджи холодным ноябрьским вечером. Она вернулась домой на День благодарения. Одно слово, произнесенное срывающимся дрожащим голосом, и она передала телефон своей маме.
Понадобилось много месяцев поздних ночных звонков и тайных сессий по скайпу, чтобы разбить мое оцепенение. Собраться. В январе я уже работала в магазине одежды в Эдмонтоне и, начиная с первой зарплаты до последней в бутике в Остине, копила деньги на возвращение в Хармони.
Теперь я встречалась с Бонни дважды в неделю: в ее офисе в центре города на Джунипер-стрит. Она была так добра, что не брала с меня деньги за время, и я поклялась однажды все ей возместить. У родителей я не просила ни копейки. Я больше не буду от них зависеть и не окажусь беспомощной без денег. Больше никогда.
Я поехала в центр на велосипеде. Мимо «Скупа», где туристы и местные заняли все столики, в театр. Я припарковала велосипед и взглянула на вывеску.
«Кукольный дом» Генрика Ибсена.
Последние спектакли на этих выходных!
Когда я вернулась в Хармони три месяца назад, первым делом я навестила Мартина. Возвращение в театр было подобно возвращению домой, и Марти обнял меня, словно великодушный добрый отец. Он собирался начать прослушивание на «Кукольный дом», пьесу о молодой женщине, которая устала от того, что ее пожилой муж обращается с ней, как с драгоценной куклой, и ломает устои XIX века, покинув его, чтобы найти себя.
Мартин решил, что я идеально подхожу на эту роль. Нора была противоположностью Офелии. Отец и муж обращались с ней, как с игрушкой, но она не сдалась, а дала отпор. И я медленно училась давать отпор. Пьеса показала мне путь. Терапия Бонни восстанавливала мою разрушенную самооценку. А Хармони подарил мне спокойствие, чтобы это могло произойти.
В темном прохладном фойе я помахала Фрэнку Дариану, нашему помощнику режиссера. Он помахал в ответ из театральной кассы, где готовился к пятничному спектаклю.
В самом зале огни низко висели над сценой, отбрасывая на декорации жутковатые тени. Стулья и столы XIX века из дома состоятельной семьи создавали атмосферу дома с привидениями, который словно ждал, когда Лен, Лоррен и я оживим его.
Я нашла Марти наверху в офисе с грудой бумажной работы на столе. Как всегда.
– Привет, милая, – сказал он. Из профессиональной этики он называл меня «милой» только тогда, кода мы были одни. Я была не против отеческого отношения. Мартин был мне лучшим отцом, чем мой собственный.
И Айзеку.
– Привет, Марти. Какие новости?
– Ничего хорошего, боюсь, – сказал он. – Городской совет хочет выдвинуть предложение объединить весь квартал, включая театр. Это привлечет инвесторов для реставрации.
