Вошел лакей.
— Сейчас к монсеньеру придет господин де Лонэ, комендант Бастилии, — сказал Дюбуа. — Дождитесь, когда он выйдет, и приведите его ко мне.
Лакей молча поклонился и вышел.
Дюбуа снова принялся за свой похоронный список.
Прошло полчаса, дверь снова отворилась, и привратник доложил о господине де Лонэ.
Дюбуа вручил ему бумагу с подробнейшими распоряжениями.
— Прочтите, — сказал ему Дюбуа, — я даю вам письменные указания, чтобы у вас не было повода не выполнить их.
Де Лонэ читал бумагу, и на лице его отражалось все возраставшее изумление.
— Но, сударь, — сказал он, окончив читать, — вы хотите безвозвратно испортить мне репутацию?
— Чем же это?
— Завтра, когда узнают, что произошло…
— А кто об этом расскажет? Вы, что ли?
— Нет, но монсеньер…
— …будет в восторге. Я за это отвечаю.
— Ведь я комендант Бастилии!
— Вы хотите сохранить эту должность?
— Без сомнения.
— Тогда делайте то, что я приказал.
— Однако, когда ты надзиратель, трудно закрыть глаза и заткнуть уши.
— Дорогой комендант, тогда загляните в камин у господина Дюмениля, осмотрите потолок у господина Помпадура и проверьте клизмы господина Лаваля.
— Что вы говорите, сударь? Возможно ли… Но вы рассказываете о вещах, мне совершенно неизвестных!
— Доказательство тому, что я лучше вас знаю о делах в Бастилии, а если я расскажу вам о некоторых из них, известных вам, вы еще больше удивитесь.
— Что такого вы могли бы мне рассказать? — спросил, совершенно смешавшись, комендант.
— Я мог бы вам рассказать о том, что ровно неделю назад одно из должностных лиц Бастилии, причем из самых высокопоставленных, получило из рук в руки пятьдесят тысяч ливров, чтобы впустить в тюрьму двух торговок галантереей.
— Сударь, это были…
— Я знаю, кто это был, что они собирались там делать и что делали. Это были мадемуазель де Валуа и мадемуазель де Шароле. Что собирались делать? Собирались повидать герцога Ришелье. Что делали? До полуночи грызли конфеты в Угловой башне и намереваются прийти туда и завтра, причем настолько в этом уверены, что мадемуазель де Шароле предупредила об этом господина Ришелье.
Де Лонэ побледнел.
— Так вот, — продолжал Дюбуа, — как вы думаете, если я расскажу подобные вещи регенту, который, как вы знаете, очень любит скандальные истории, долго ли некий господин де Лонэ будет оставаться комендантом Бастилии? Но я об этом не скажу ни слова, я знаю, что люди должны помогать друг другу. Я вам помогаю, господин де Лонэ, помогите же и вы мне.
— К вашим услугам, — сказал комендант.
— Итак, решено, и к моему приходу все будет готово?
— Обещаю вам, сударь, но монсеньеру — ни слова.
— О чем речь! Прощайте, господин де Лонэ.
И де Лонэ вышел, пятясь и беспрерывно кланяясь.
— Прекрасно! — воскликнул Дюбуа. — А теперь посмотрим, кто кого, монсеньер, и когда завтра вы захотите обвенчать свою дочь, вам будет недоставать только одного — зятя!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Только Гастон передал Дюменилю письмо мадемуазель де Лонэ, как в коридоре раздались шаги. Гастон поспешил предупредить шевалье, чтобы тот не говорил ни слова, постучал ногой в пол, чтобы Помпадур был осторожен, погасил свет и бросил камзол на стул, как будто начал раздеваться на ночь.
В эту минуту дверь отворилась и вошел комендант. Поскольку он обычно не навещал узников в такое время, Гастон бросил на него быстрый вопрошающий взгляд, и ему показалось, что тот смущен; более того, он, казалось, хотел остаться с Гастоном наедине и взял лампу из рук стражника, который ее принес. Шевалье заметил, что, когда комендант ставил ее на стол, рука его дрожала.
Надзиратели ушли, но узник заметил, что у дверей остались двое солдат.
Он вздрогнул: в этих молчаливых приготовлениях чувствовалось что-то зловещее.
— Шевалье, — сказал комендант, — вы мужчина и просили меня обращаться с вами как с мужчиной. Сегодня вечером я узнал, что вам вчера огласили приговор.
— И вы пришли сказать мне, сударь, — сказал Гастон с мужеством, которое всегда проявлял перед лицом опасности, — вы пришли сказать мне, что час моей казни настал.
— Нет, сударь, но я пришел сказать, что он близится.
— И когда будет совершена казнь?
— Я могу сказать вам правду, шевалье?
— Буду вам признателен, сударь.
— Завтра, на рассвете.
— И где?
— Во дворе Бастилии.
— Спасибо, сударь, но у меня была одна надежда.
— Какая?
— Что перед смертью я стану мужем девушки, которую вы сегодня приводили ко мне на свидание.
— Господин д’Аржансон обещал вам эту милость?
— Нет, сударь, он только взялся просить этой милости для меня у короля.
— Может быть, король отказал.
— Он никогда не дарует подобной милости?
— Редко, сударь, но такие случаи бывали.
— Сударь, я христианин, — сказал Гастон, — надеюсь, мне пришлют исповедника.
— Он уже здесь.
— Я могу его увидеть?
— Через несколько минут. Сейчас он у вашего сообщника.
— Моего сообщника?! Какого сообщника?
— У капитана Ла Жонкьера.
— У капитана Ла Жонкьера! — воскликнул Гастон.
— Он осужден, как и вы, и будет казнен вместе с вами.
— Несчастный! — прошептал шевалье. — А я еще его подозревал!
— Шевалье, — продолжал комендант, — вы слишком молоды, чтобы умирать.
— Смерть не считает лет, сударь. Бог велит ей разить, и она разит.
— Но если можно предотвратить удар, то идти добровольно на смерть, как это делаете вы, почти что преступление.
— Что вы хотите сказать, сударь? Я вас не понимаю.
— Я хочу сказать, что господин д’Аржансон, должно быть, оставил вам надежду.
— Довольно, сударь. Мне не в чем признаваться, и я не собираюсь ни в чем признаваться.
В эту минуту в дверь постучали, комендант пошел открыть. Это был старший надзиратель, он обменялся с господином де Лонэ несколькими словами. Потом комендант вернулся к Гастону, тот стоял, держась за спинку стула, и был бледен, но спокоен.
— Сударь, — сказал ему комендант, — капитан Ла Жонкьер просил у меня разрешения увидеться с вами последний раз.
