— Ну и чево с ним сталось?
— Чево-чево, в тонн с десяток камней угодил, вот чево.
— Забили? Камнями? — Ник был потрясен.
— До смерти? — Коротышка стражник был уничтожен.
— Эй-эй! Вы чево, ребята, двойной стандарт? Надо ж психом быть, чтоб такое отмочить.
— Не слыхал никогда, чтоб толпа так быстро собралась, да еще после тройного распятья, — стражник, что повыше, насупился и стал подозрительным.
— Ты это на че намекаешь? — вопрос Павла прозвучал тихо, голос его был угрожающе ровен и взгляд неподвижен, так что кураж Ника мгновенно улетучился.
— Ни на че, — высокий стражник отвернулся и стал ковырять мякоть граната. — Че-то странно, да и все.
— Ты тут мне загадок не загадывай, Ник, ладно? Я чувак занятой. Вам тут легко весь день камни подпирать, вам не надо трахаться с великими — обессмертить жизнь Исуса, воздымать церковь из пепла жертвы его, дабы сохранить и распространить все, что он сказал, и все, что он сделал, и все, чем он был. Слыхали, ребята? Слыхали качество слов моих? Пиитическое. Думаете, такие песни сами собой берутся, из воздуха? Гляну я на вас, как вы станете диктовать всю эту белиберду по двадцать часов кряду в какой захудалой комнатенке каким придуркам, вроде Марка с Матвеем. Они и «коза»-то без ошибок написать не могут, и каждую секунду — повтори да повтори.
Стражники закивали. И правда, радость — так себе.
— Ну, а че там с другим народом в городе? — пропищал коротышка стражник, первый в истории человек по имени Лесли. Он ненавидел свое имя. — Что евреи? Возникают?
— А когда они не возникали? — И все трое захохотали, что разрядило обстановку. Павел покачал головой.
— Не, евреи ничо. Фарисеи всегда получче после таких представлений, как в пятницу. Римляне тоже довольны. Они кайфуют, когда все шито-крыто и без таких вонючек, как Стефан. Я вам так скажу, ребята, может, дело было и дрянь, но подфартило, что та банда подгребла.
Ник и Лесли встревожились, что Павел так быстро нашел преимущество в смерти Иисуса, а теперь и Стефана. Они затихли, переступая с ноги на ногу, чтобы согреться.
Павел, искушенный в промыслах мужей, но не жен, почувствовал их страх и постарался успокоить доброй вестью.
— Отгадайте-ка че?
— Не знаю. Каженный раз как гадаю, ничо не отгадаю, — сказал Лесли, расположенный слегка обидеться.
— Ладно. Сам скажу. Старуха та — Мария? Я там кой-чево приукрасил насчет беспорочного зачатья.
— Уже? Не лихо ли так скоро после… ну после… а?
— Раньше, позже, што за беда? Я ей одолжение даже сделал, прально? Полжизни ходила виноватая, что трахнулась с точильщиком, пока Ося в Храме гвозди забивал, а тут я: «Эй, говорю, не желаете ли сменить свои угрызения на долю Девы Зачинательницы Спасителя Цельного Ядрена Мира? Невесты Духа Святого там! Не лучче ли, чем таскаться с угрызеньями и укорьями себе?» Она и согласилась! Ободрилася даже очень!
— Ободрилася очень?
— Ну, чуть. Это ж для зачину, верно?
— Ну а че тот пилоправ, кот назаретский? Нашел его?
— Да пара ребят на прошлой неделе на него наскочили.
— Точно не настучит?
— Да они на трехлошадной повозке наскочили. Прям по шее.
— Эй! — возмутился Ник. — Мы еще не завтракали.
— Ланна, извиняюсь. О'кей? — рука Павла сложилась в кулак и игриво прошлась по щеке высокого стража.
— Ланна.
Троица отошла из тени утеса, чтобы отогреться в тепле восходящего солнца. Говорить было не о чем, и страж пониже, Лесли из Никозии, произнес то, что с прошлой пятницы было на уме у всего Иерусалима:
— Слышь, Павел, не то чтобы я тут гоню чево, зачем Исусу надо было помирать?
Павел из Тарса не взглянул ни на Лесли, ни на Ника. Он пристально разглядывал бриллианты росы на кусте терновника, сверкавшие в лучах восходящего над Голгофой солнца. Столько великолепия для Лысой горы!
— Затем, Лесли, что он споганил самое луччее, че я видал, луччее, че кто-ниить видал. Как все эте пророки с Илии начиная — Исус не въехал в возможность того, что говорил. Он только въехал в то, че то значит. Я-то никогда не въехал, че вся та притча значит, но, как услышал, че он мелет и че все пялятся, кажное слово хватают, — враз смекнул. Боже-ты-господи, они чуют, чуют — вкусно, а как они счуют, че вкусно, ох как они того хотят… Ох, я вам скажу… как счуют эти… не спокоятся, пока не получат праздник! Увидал то я, сверзившись с осла, и смекнул… «Эх, Савл, детка, быть тебе виночерпием!» Все мы, ребята, и вы, и я, и те постолы, все — да льеться то вино — пир всему честному миру, и яства, и мед, и песни лихие навеки. Аллилуя! И пир сей наречется Церковь Римская!
— Римская! — эхом откликнулся Лесли. — Че вдруг Римская??
— Ну, все офицальные с Рима. Может, какие первосвященники, ну пять, может, просентов держаться за персидские деньжата, но боле все ж римских.
Ник сверху вниз взглянул на Лесли и присвистнул.
— Вам, ребята, должно бритвой пройтись по бородам ихним, добро? Мои заступники на своих парнях бород не привечают, да и имена свои подправьте, чтоб как бы по-римски слышались. Можете?
— Никсус? — сказал Ник, — это че за имя такое поганое будет?
— Лучче, чем Лесликус! — и Павел пихнул меньшего стража для веселья и согласия.
Лесли опять надулся:
— Ну ты на вопрос-то не ответил. Почо было распинать-то его? Люди-то не больно тому рады.
Павел в упор взглянул на Лесли и покачал головой, как если бы понял не только сомнения низкорослого стражника, но и сомнения всего мира, познавшего историю Страстей Христовых.
— Помешался он, смекаешь? Помешался на пути обращения себя в самого великого парня. Я… ладно, видать, надо тут пояснить чуток. — Павел взметнул ступню на выступ холма. Тень испуга промелькнула на лицах стражников, и Павел внезапно воодушевился в отчаянном желании, чтобы его поняли.
— Ну гляньте-ка, ребята! То ж был верный шанс сварганить Второе Пришествие; лучший за тыщи лет. Клевый парень, у которого «мессия» сто раз на лбу писано, и вдруг он все сговнял. Нет, он был хорош, я ничо не грю, но последний шажочек не смог сделать — штоб все поверили, что он-то и есть Спаситель. Весь мир на него равнялся, славил Спасителем, а он… ни в какую. Почто, не знаю. Лепит и лепит про свою богиню да тоннель ее говняный, че — никому не понять — все едино. Да народ все тщится, старается и в то верить, дак он еще боле нелепицу несет, чтоб они и вовсе с ума соскочили. Абракадабра, щас я умножу вам вино да рыбу. Он только того и схотел, штоб показать, что так не бывает, я, мол, просто человек, да? Нет! Он ту толпу так завел, что они решили: бывает! Они рыбу в рот пихают, которой и нет вовсе, и орут: «Чудо! чудо!» Я стою там и чуть не плачу — он ить там же миллионы мог смастрячить на тех дурках, и я вам так скажу, Ник и Лесли, то был мне урок по жизни. Я там понял — дай душе, че ОНА просит, и ежели попадешь, так разум съест, че ТЫ хочешь, и ежели и тут попал, то они — твои навеки. Исус в двух соснах заблудился про суть народа — ты посей, посей вдохновенье, а после уж всю мутотню. Ну да, видно, для того потребен Павел из Тарса, штоб обратить то в золотой источник.
