25 июня 1825 г. «поверенный Рижского еврейского общества» Фридберг подал министру финансов прошение, подписанное также другим поверенным рижских евреев Гиршем Гамбургером[1093], а 5 ноября того же года оба подали прошение, по-видимому аналогичного содержания, управляющему Министерством внутренних дел В.С. Ланскому[1094]. Поверенные пытались отстоять интересы рижских евреев, отчасти даже противопоставляя их остальному российскому еврейству. Они ссылались на якобы дарованные Екатериной II евреям местечка Шлок особые права и привилегии. Отстаивание местных «привилегий», сходное с практикой штадланов Речи Посполитой XVII–XVIII вв. во «владельческих городах»[1095], сочеталось с отражающим веяния модернизации выражением «права гражданства». Далее следовали жалобы на притеснения со стороны рижского магистрата. Примечательно, каким образом авторы прошения выстраивали свою «линию защиты»: использование законодательства для доказательства легитимности своих требований, описание сложившейся ситуации с нужными акцентами. Так, министр финансов, реакция которого в действительности ограничилась замечанием, что предмет ходатайства принадлежит компетенции Министерства внутренних дел, превращается в «союзника» еврейских поверенных с помощью нехитрого риторического приема: «Его высокопревосходительство хотя и отозвался, что поелику дело сие касается целого общества, то и принадлежит до разрешения Вашего Высокопревосходительства, но как рассмотрением существа сего дела права наши и привилегии оказываются настолько убедительными, что не требуют дальнейшего исследования»[1096]. Деятельность рижского магистрата описывается следующим образом: «Магистрат составил обширную бумагу, в коей, являясь решительнейшим нашим противником и изыскивая все возможные обвинения, которые когда-либо правильно или неправильно приписываемы были презрительнейшим из наших единоверцев вообще и в особенности производящим торг в Риге, умысливается доказать тем неспособность нашу к производству промыслов в городе Риге. Таковое правосуднейшее рассуждение свое магистрат самопроизвольно отправил министру финансов»[1097]. Описание явно ироническое: при всем своем возмущении просители старались не демонизировать своих противников, а скорее представить их в карикатурном виде, не заслуживающими серьезного внимания со стороны правительства. Желаемое выдается за действительное: Четвертый еврейский комитет, занимавшийся в то время разработкой ограничительного законодательства для евреев, фигурирует в прошении как «учрежденный Высочайше комитет для улучшения политического состояния евреев»[1098]. Примечателен также уверенный тон прошения и отсутствие самоуничижительных оборотов, характерных для такого рода документов. Просители даже позволили себе в заключение поторопить сановного адресата: «Как настоящий год приближается уже к окончанию, мы не без оснований должны опасаться, что и в будущем году, подобно как и в нынешнем, отнято у нас будет рижским магистратом приобретенное законным образом право торговли, то осмеливаемся Ваше Высокопревосходительство всепокорнейше просить – повелеть начальству города Риги не препятствовать нам до окончательного разрешения дела в пользовании законными нашими правами»[1099].
10 июня 1826 г. Фридберг подал прошение Еврейскому комитету. Данный любопытный документ отличается от рассмотренных выше своей риторикой и эмоциональной окрашенностью: «Милостивые государи, вам пал счастливый жребий пещися о благополучии целого народа и соединить правдивую деятельность с нежными наклонностями сострадательного сердца»[1100]. При этом, как и в предыдущем прошении, одна из главных обязанностей комитета – «решать судьбу евреев, в Шлоке записанных»[1101]. За сентиментальными и выглядящими весьма наивными и старомодными для наступившей суровой эпохи призывами следует предельно ясное выражение местных интересов: при низком уровне культуры российского еврейства «тем приятнее» для членов комитета «находить, что евреи, в Шлоке записанные, весьма выгодно отличаются и что они достойны пользоваться теми правами, кои в шлокских привилегиях законами им предоставлены, ибо, невзирая на притеснения рижского магистрата, более пятидесяти уже лет продолжавшегося, мы утешались надеждою, что права наши некогда будут признаны, и в сей надежде сугубо прилагали старания при воспитании детей наших, и старание сие было не совсем безуспешно»[1102]. Среди жалоб на злоупотребления рижского магистрата особенно подчеркивается, что последний «взводил на нас все то, что вообще было приписываемо евреям, не приемля в уважение изъятия, какового учинят в сем случае шлокские евреи»[1103]. В качестве доказательства своей правоты проситель прилагал копию отношения лифляндского гражданского губернатора Ф. дю Гамеля к генерал-губернатору Ф. О. Паулуччи от 18 марта 1819 г., т. е. уже не представлявший актуальности к моменту подачи прошения документ. Наличие этой копии позволяет проследить различие между текстом отношения дю Гамеля и тем, каким образом описывал этот документ в своем прошении Фридберг. По словам Фридберга, документ полностью апологетический и посвящен защите «прав шлокских евреев в сильных человеколюбивых выражениях и как бы в духе высокопросвещенного Еврейского комитета»[1104] (опять представленного здесь скорее в идеальном, чем в реальном образе). Однако французский эмигрант дю Гамель скорее выражал распространенные среди российской бюрократии взгляды на евреев, слегка приправленные идеями эпохи Просвещения. В документе упоминается столь беспокоившая представителей власти еврейская контрабанда: «Природная их [евреев] хитрость и дерзость суть пружины тайного провоза товаров, воровства и обмана, ими производимого, коему, однако, причастны бывают и другие народы»[1105]. При этом лифляндский губернатор вовсе не принимал сторону евреев в их борьбе с рижским магистратом, как можно понять из прошения Фридберга. «…Не могу не одобрить всего сказанного рижским магистратом насчет евреев», – писал дю Гамель, но при этом снисходительно отмечал: «Еврей может быть полезен, ежели захочет и ежели к тому образован бывает, и в самой Риге есть полезные люди из евреев, даже в ученом звании. Сие доказывает, что еврей от природы непотребным не бывает, но что обстоятельства его, как и всякого другого, к тому ведут и непременно к тому вести должны, если ему преграждается путь к законному и чистому способу пропитания»[1106]. Дю Гамель предлагал два противоположных пути решения проблемы: либо предоставить шлокским евреям право проживания и торговли в Риге, либо выселить всех евреев из Лифляндской губернии. Несмотря на последнее репрессивное предложение, дю Гамель удостоился в записке Фридберга высокопарной похвалы: «Чем жесточее поношение, отягощающее еврейский народ, тем славнее достоинство тех, кои его от оного избавляют, и, слава Всевышнему, находятся такие особы, которые без всяких предрассудков единственно о том старались»[1107]. Таким образом, приводя только пример дю Гамеля, которого к тому же никак нельзя назвать защитником еврейских интересов, Фридберг попытался создать у своих адресатов впечатление, что и в кругах высшей бюрократии имеется некоторое количество сочувствующих евреям, точнее, «просвещенным» евреям из местечка Шлоки под Ригой. В заключение представлены и личные интересы просителя, при этом Фридберг разграничивал те случаи, в которых он выступал «яко депутат», и те моменты, когда он отстаивал собственные интересы: «Я, с моей стороны, обязываюсь, в присутствии вашем, милостивые государи, что по приобретении свободной коммерческой деятельности буду усугублять старание мое, чтобы действовать к исправлению моего народа»[1108]. Эти строки, возможно, содержат указание на личное общение Фридберга с членами комитета.
