Вот и пригодились полторы тысячи долларов.
Шоу «Дикий Запад» Буффало Билла, возможно, и «не соответствовало» основному мероприятию, как решили члены совета директоров, отвергнув предложение заключить контракт на размещение шоу в Джексон-парке, но вот жителям Чикаго оно очень полюбилось.
* * *
Небо прояснилось и оставалось безоблачным. Дороги и тропинки высохли, а распустившиеся цветы наполнили воздух ароматом. Участники выставки постепенно выставили все намеченные экспонаты, а электрики устранили последние обрывы в цепях сложных схем, соединяющих почти 200 тысяч ламп накаливания. Согласно приказам Бернэма на всех участках выставки активизировались работы по уборке и расчистке. 1 июня 1893 года рабочие сняли временные железнодорожные пути, проложенные по газонам возле лагуны к югу от павильонов «Электричество» и «Горное дело. Добыча полезных ископаемых». «Поразительные изменения в общем облике выставки произошли после удаления больших штабелей ящиков, громоздившихся рядом с павильонами «Изготовление продукции. Основы научных знаний», «Сельское хозяйство», «Машиностроение» и других больших строений», – сообщала «Трибюн» 2 июня. Нераспакованные ящики и мусор, всего неделю назад загромождавшие почти по всему периметру подходы к павильону «Изготовление продукции. Основы научных знаний», а также к павильонам, построенным Россией, Норвегией, Данией и Канадой, были удалены, и теперь сами павильоны и окружающие их пространства предстали перед глазами посетителей «в совершенно ином, поражающем виде».
Хотя такие внешние изменения производили сильное впечатление, посетители, успевшие побывать в Джексон-парке, почти сразу поняли, что первейшая и главная сила выставки заключается в том странном притяжении, которым обладают сами павильоны. Суд Чести поражал величием и красотой намного сильнее, чем представлялось в мечтах и спорах, происходивших в библиотеке в здании «Рукери». Некоторые посетители были настолько тронуты видом Суда Чести, что, едва войдя на территорию выставки, сразу начинали плакать.
Это явление нельзя было объяснить влиянием какого-то одного элемента. Для начала необходимо отметить, что каждое отдельное здание было огромным, но впечатление от массивности было усилено тем фактом, что в архитектуре всех построенных зданий преобладал неоклассицизм: все карнизы располагались на одной высоте, все здания были окрашены в один и тот же белый цвет, и все это было так поразительно, так красиво, так не похоже на все, что подавляющее большинство посетителей видело в своих запыленных родных городах. «Ничто из того, что сотворил человек, не выглядело таким совершенным, как Суд Чести, – писал Джейс Фуллертон Мьюрхед, автор и редактор путеводителя. – Эта площадь выглядела практически безупречной; эстетическое чувство смотрящего на нее было удовлетворено полностью и безоговорочно, как если бы он смотрел на шедевр живописи или скульптуры, но в то же самое время это чувство было правдивым и возвышенным благодаря тому величию и тому великолепию, которые до этого момента не присутствовали ни в одном творении искусства». Эдгар Ли Мастерс, чикагский адвокат и начинающий поэт, назвал Суд Чести «нескончаемым сном красоты».
Общий цвет, или выражаясь более точно, общее отсутствие цвета порождало особенно широкий и притягательный спектр эффектов, наблюдаемых в ходе перемещения солнца по небосводу. Ранним утром, когда Бернэм производил инспекционный обход, здания выглядели бледно-голубыми и казались плывущими на призрачной подушке поднимающегося от земли тумана. Каждый вечер солнце окрашивало здания охрой, зажигало частички поднятой бризом пыли, и они крутились в воздухе до тех пор, пока сам воздух не превращался в светло-оранжевое покрывало.
В один из таких вечеров Бернэм провел экскурсию по выставке для группы, разместившейся на борту корабля с электроприводом, группы, в которой была Дора, вдова Джона Рута, и несколько иностранных эмиссаров. Бернэму очень нравилось сопровождать друзей и влиятельных чиновников в прогулках по выставке, но он всегда стремился организовать путешествия так, чтобы его друзья видели выставку такой, какой она должна быть в его понимании, со зданиями, предстающими перед зрителями в определенной перспективе и в определенном порядке – словно он все еще находился в своей библиотеке и показывал им архитектурные проекты, а не реально существующие постройки. Он старался внушить свое эстетическое восприятие всем посетителям выставки, настоятельно убеждая весь первый год планирования, что число входов в него должно быть сокращено до нескольких. Эти входы должны располагаться так, чтобы люди, входившие в парк, выходили на Суд Чести либо через большой портал на железнодорожном вокзале на западной стороне парка, либо через вход с пристани на восточной стороне парка. Ему удавалось создать сильное и убедительное первое впечатление, что свидетельствовало не только о его умении привлечь внимание и произвести эффект, но демонстрировало слушателям и собеседникам сидящего в нем эстетического деспота. Однако своей цели он не добился. Члены совета директоров настаивали на многочисленных воротах, а железнодорожники отказались переориентировать связанные с выставкой перевозки и направить их в одну точку. Но Бернэм так и не сдался. На протяжении всего времени работы выставки он говорил: «Мы настаиваем на том, чтобы наши собственные гости, мнение которых для нас особенно важно, придя на выставку, первым делом увидели грандиозный Суд Чести».
Корабль с электрическим двигателем, на борту которого находились Бернэм, Дора Рут и важные иностранные гости, бесшумно бороздил воды лагуны и отражение Белого города на ее поверхности. Лучи закатного солнца золотили террасы на восточном берегу, а западный берег был накрыт темной голубой тенью. Женщины в темно-красных и зеленовато-голубых платьях медленно шли вдоль набережных. Над водой плыли приглушенные голоса, на их фоне то и дело вспыхивали раскаты веселого хохота, походившие на звон насыпаемых в бокал кусочков льда.
На следующий день, которому, конечно, предшествовала трудная ночь, Дора Рут написала Бернэму, желая поблагодарить за это путешествие по парку и попытаться передать ему сложные чувства, нахлынувшие на нее при этом.
«Тот час, который мы провели в лагуне, наилучшим образом завершил этот восхитительный день, – писала она. – Признаюсь вам, я опасалась, что мы надолго задержимся на воде, а нашим иностранным друзьям требуются более живые и насыщенные развлечения. Что касается меня, то я готова сколь угодно долго путешествовать по этой сказочной стране сбывшихся грез». То, что она видела, породило в ее душе противоречивые чувства. «Меня охватила безграничная печаль, – писала Дора, – но одновременно она возбуждала во мне желание перенестись немедленно в лес или в горы – туда, где душа обретет умиротворение и покой. Я так много хочу сказать вам о вашей работе в последние два года – ведь именно тогда вы блестяще воплотили в реальность ту красоту, которую видел Джон своим мысленным взором, но я не могу полностью довериться своим словам. Ведь это так много для меня значит; надеюсь, вы поймете все без слов. В течение стольких лет его мечты и стремления были также и моими, и, несмотря на все мои усилия, прежние интересы продолжают жить в моем сознании. Я сообщила вам это и сразу почувствовала облегчение. Надеюсь, вы меня поймете».
