Д. Джаргалсайхан Империя Чингисхана была последней великой племенной империей в мировой истории. Он был наследником десяти тысяч лет войны между кочевыми племенами и цивилизованным миром, древней борьбы охотника и пастуха против земледельца. Это была история такая же старая, как история бедуинских племен, которые следовали за Мухаммадом, чтобы ниспровергать языческое идолопоклонство в городах, римских кампаний против гуннов, греческих — против кочевых скифов, горожан Египта и Персии — против иудейских пастухов, и, в конечном счете — история землепашца Каина, убившего своего брата, животновода Авеля.
Противостояние между кочевыми и городскими культурами не закончилось Чингисханом, но оно уже никогда не достигнет такой напряженности. Цивилизация вынесла кочевников на задворки мира. Такие вожди как Сидящий Бык и Неистовый Конь из племени сиу, Красный Орел из племени маскоги, Текумсех из племени шони и Шака Зулу из Южной Африки, отважно, но безуспешно продолжали борьбу Чингисхана в последующие столетия. Не зная ничего о монголах или Чингисхане, они оказались втянуты в ту же войну и вели ее в Африке и обеих Америках, но история прошла мимо них. В конце концов, оседлая цивилизация выиграла длинную мировую войну; будущее принадлежало цивилизованным детям Каина, которые вечно вторгались в открытые всем ветрам земли кочевых племен.
Хотя он и был порождением древнего племенного прошлого, Чингисхан сформировал современный мир торговли, коммуникации и больших светских государств больше чем любой другой человек. Он был полностью современным человеком в своей мобилизованной и профессиональной войне и в своей верности ценностям всемирной торговли и верховенству светского права и международного законодательства.
То, что началось как война между кочевником и крестьянином, закончилось как объединение монгольской культуры. Его видение взрослело вместе с ним и обогащалось его многообразным опытом.
Он трудился не покладая рук, чтобы создать что-то новое и лучшее для своего народа. Армии монголов уничтожили уникальность цивилизаций вокруг себя, разрушая защитные стены, которые изолировали одну цивилизацию от другого и связывая все культуры воедино.
Великие деятели истории не умещаются в тесный книжный переплет, их не запихнешь в кляссер для марок. Их действия не столь регулярны и предсказуемы как прибытие пригородных поездов. Большие исторические события, особенно те, которые прорываются внезапно и яростно, растут медленно, и, однажды начавшись, долго не заканчиваются. Их последствия переживают их на века. Как колокол, который продолжает покачиваться, хотя уже давным-давно не звонит, Чингисхана уже давно умер, но дело его живет в нашем времени.
В апреле 2000 года я шел по пути, который Тэмуджин и его семья, вероятно, избрали восьмью столетиями ранее, когда бежали от меркитов после похищения Бортэ. Обнаружив вероятное место нападения на лагерь Тэмуджина, направление, откуда прибыли меркиты и путь отступления группы, мы отправились в путь к горам. Местные мальчики-пастухи сами в том же возрасте, что и те, чей путь мы теперь повторяем. Они так же искусны в обращении с лошадями, как и их древние пращуры, и одеты в традиционный монгольский дэл, затянутый ярким поясом золотого шелка. За исключением случайной бейсболки, темных очков или джинсов, их одежда точно такая же, как и у Тэмуджина.
Наши девять лошадей, как те, что несли семью Оэлун, были меринами, а описания лошадей в «Сокровенном сказании» настолько точны, что мы могли бы легко подобрать таких же по возрасту, масти и другими особенностям. Вместо этого мы просто поехали на конях, которых старый и пьяный пастух назвал самыми подходящими для нашей задачи. Мы не должны были искать маршрут, поскольку просто следовали интуиции кочевников. Они всегда знали точно, как лошадь и наездник доберутся отсюда дотуда. Они знали, где лед был слишком тонок, чтобы пересечь реку, где снег был слишком глубок, и где норы сурков могла бы повредить коням.
Ветер танцевал танец снега вокруг копыт лошади, поскольку мы медленно поднимались по скалистому склону Бурхан Халдун, самой священной горы в Монголии. Лошадь нервно фыркала. Ее голова дергалась. От напряжения долгого подъема на такую высоту ее сердце стучало так громко, что чувствовал его ногами.
Когда мы остановились в ярком совершенно прозрачном свете, мы полностью обозрели горизонт во всех направлениях — поверх вершин холмов, гряд камней, вьющихся рек и замерзших озер.
Каждый раз по окончании похода Чингисхан возвращался сюда, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Он изменил мир, но не позволил ничему изменяться на земле его рождения. В наши дни, ястребы так же взмывают в небо весной, а насекомые так же поют летом, как и в его годы. Кочевники переходят в холмы осенью, и волки бродят зимой. Когда я закрываю глаза, я все еще могу услышать отдаленный топот копыт его лошади, которая скачет к Китаю, Европе и Индии.
Покинув заснеженные горы и вернувшись к нашим джипам, мы решили возвратиться к месту начала нашей экспедиции, туда, где меркиты похитили Бортэ. Степь раскинулась во все стороны до горизонта, неискаженная зданиями, дорогами, заборами, электрическими проводами или другими уродствами современного мира. Когда я вновь приезжал туда, я учился определять землю по цвету времени года, как это делают монголы. Краткое зеленое лето созывало множество птиц; желтая осень отправляла лошадей в гон. Белая зима нашла бы верблюдов, блуждающих медленно вверх и вниз по замороженной реке в поисках участков сухой травы, а коричневая весна даст только время ожидания новой травы для животных и людей, которые живут за счет нее. Изолированный, отдаленный и неизменный в течение веков, этот край — тот, где Тэмуджин стал мужчиной и превратил монголов из племени в нацию.
Вернувшись к ветреному месту, где как мы думали, произошло похищение, наша группа притихла на яростном ветру, который бесновался вокруг нас. Мы выполнили свою миссию и возвратились обратно с новым чувством изумления от того, что случилось здесь. Череда многих старых мест разбивки лагеря была ясно отмечена большими камнями, которые использовались, чтобы привязывать гэры на жестоких ветрах. Теперь монгольские стойбища холодны и пусты. И все же казалось, что если бы я только разворошил пыль, то почувствовал бы теплоту тлеющего пепла, оставшегося от последнего походного костра. Камни, кажется, оставлены весьма небрежно, как если бы в любое время владелец мог возвратиться, взять их, и еще раз разбить зимний лагерь для его яков и овец или возвести имперскую столицу мира — то, что было бы необходимо именно в это время.
