В те времена безналичных расчетов не существовало, бумажных денег тоже. Чтобы выдать жалованье солдатам, к линии фронта ехали тяжелые телеги, нагруженные монетами. Деньги чеканили молотом, у монет не было гурта, они имели лишь приблизительно круглую форму. Какой простор для жуликов! Монеты не только обрезали (лишь бы остался целым королевский профиль); достаточно было обработать золотые монеты царской водкой — смесью азотной и соляной кислот, чтобы уменьшить их вес при сохранении изображения, поэтому с 1639 года деньги принимали только на вес. Уличенным мошенникам отрубали голову, а фальшивомонетчикам по закону полагалось заливать в глотку кипящий свинец, которым они «разбавляли» серебро.
Франция не могла похвалиться большим количеством талантливых полководцев, но финансовых гениев там не было вообще. Интендант Корнюэль заявил, что для простоты лучше принимать монеты по номиналу, не взвешивая. В результате полновесные монеты оказались вывезены из страны, а в казну попали обесцененные деньги, стоившие вдвое меньше номинала. По настоянию Клода де Бюльона Людовик XIII издал эдикт от 31 марта 1640 года, который обязывал частных лиц в течение трех месяцев снести на монетные дворы облегченные деньги и обменять их там на монету, вес которой меняться больше не будет. Этой монетой был луидор («золотой луи»): его чеканили по усовершенствованной технологии, с применением балансира; он весил 6,75 грамма 22-каратного золота и равнялся десяти ливрам. На аверсе был изображен в профиль Людовик XIII в лавровом венке с латинской подписью «LVDXIII D•G•FR•ET•NAV•REX», то есть «Людовик XIII, милостию Божией король Франции и Наварры», и годом выпуска. На реверсе чеканилась монограмма: крест, образованный четырьмя зеркально отражающимися буквами L, увенчанными коронами и разделенными цветками лилии. В центре стояла буква в круге — шифр мастерской. Подпись гласила: «CHRS•REGN•VINC•IMP», то есть «Христос царствует, побеждает и повелевает».
Золотые монеты были трех видов: «луи», «полулуи» (равнявшийся пяти турским ливрам или старому экю) и «двойной луи». Луидор равнялся пистолю (так во Франции называли испанский золотой эскудо) и двойному дукату, чеканившемуся в Испании и Фландрии и имевшему широкое хождение в Европе; «двойной луи» соответствовал золотому дублону. Помимо этих расхожих монет была издана ограниченная серия из трех монет большого номинала: «десять луи», «восемь луи» и «четыре луи». Монета в «десять луи» весила 66,87 грамма. Это были экземпляры, предназначенные для подарков и не находившиеся в свободном обороте, штучный товар, изготавливаемый главным гравером Монетного двора Жаном Вареном из Льежа.
Монополией на чеканку монеты обладало государство, частным лицам это было запрещено. В Сен-Жермене у короля имелся собственный пресс, на котором он под настроение мог изготовить несколько монет собственноручно. В 1641 году был выпущен «серебряный луи», или «белый экю», весом 27,45 грамма серебра 917-й пробы, равнявшийся трем ливрам или 60 су. Годом позже в обращении появились монеты в половину, четверть, шестую и двенадцатую долю экю. Из меди чеканили су и денье: один су (соль) равнялся 12 денье, 20 су составляли один ливр.
Денег всё равно было в обрез, к тому же приходилось делать совершенно зряшные расходы. Так, Ришельё беспокоило то, что герцогиня де Шеврез, испросившая — и получившая — разрешение вернуться во Францию, всё еще находится в Англии. Людовик называл ее не иначе как Дьяволом, и в столь сложное время лучше было бы держать ее на глазах. Король приказал герцогу де Шеврезу отплыть в Англию и привезти свою супругу хоть под конвоем. Получив из казны 12 тысяч экю на дорожные расходы, он отправился в путь, велев жене встречать его в Дувре 5 мая. Но в этот день она вместе с Монтегю, Крафтом, герцогом де Лавалеттом и испанским послом Веладой поднялась на борт корабля, отплывавшего из Рочестера; королева Генриетта подарила ей бриллиантов на десять тысяч экю, а Карл I проводил до Кентербери. Три дня корабль болтался в Ла-Манше, борясь со штормом, а затем прибыл в Дюнкерк. Оттуда герцогиня отправилась в Брюссель, написав умоляющее письмо Анне Австрийской, от которой больше года не получала никаких известий. Но королева была уже не та: тоскующая забытая супруга превратилась в «возлюбленную жену» и счастливую мать, она вновь была беременна. Анна даже не распечатала письма старой подруги, громко заявив, чтобы слышали те, «кому положено»: «Не знаю, что за фантазия или притворство побудило эту женщину писать ко мне!»
Ее муж в это время продолжал ссориться и мириться со своим «дорогим другом».
Это очень странная связь, которой трудно найти логичное, рациональное объяснение. Почему Людовик так привязался к юноше, годившемуся ему в сыновья? Возможно, это был самообман, вызванный одиночеством и неудовлетворенной потребностью в любви, подкрепляемый привычкой повелевать и требовать послушания от своих слуг. А может быть, так проявился «кризис среднего возраста»? В 38 лет король уже не был прежним неутомимым охотником и пытливым учеником; он мучился от подагры, геморроя, его часто бросало в жар, он обливался потом, плохо спал. Однако большинство его ровесников тоже страдали целым букетом недугов (не говоря уже о Ришельё, который мог служить наглядным пособием для медицинской энциклопедии), а его жена, хотя и не жаловалась на здоровье, не сохранила даже следов былой красоты, располнела и обрюзгла. Окруженный «блестящим двором» из облысевших царедворцев и состарившихся фрейлин, Людовик, возможно, не желал смириться с тем, что и сам становится таким же. Ему хотелось видеть вокруг себя людей молодых, красивых и энергичных, способных передать ему часть своей жизненной силы. Взять хотя бы де Тревиля: он на три года старше короля, а каков молодец! Просто он всегда окружен молодыми, сильными и крепкими гасконцами, оглашающими округу громким раскатистым смехом.
Предположение о физическом влечении, которое король мог испытывать к своему фавориту, следует сразу же отбросить. Да, в те времена бисексуальность была распространенным явлением: Гастон Орлеанский во время своих парижских кутежей развлекался с лицами обоего пола; Анри де Конде в молодости не пропускал ни одного смазливого мальчика, потому отец и решил поскорее его женить. Поэт Буаробер, о котором мы уже упоминали, не скрывал своей нетрадиционной ориентации и того, что пользуется сексуальными услугами простолюдинов. Но если Людовик не позволял себе желать своих фавориток, то уж тем более он запретил бы себе подобные греховные мысли в отношении мужчины. Да, они с Сен-Маром иногда спали в одной постели, но опять-таки в те времена в этом не было ничего необыкновенного: даже совершенно незнакомым людям порой приходилось делить ложе на постоялом дворе, если там было мало места, так же поступали бедные студенты и подмастерья; даже король, находясь в постоянных разъездах, не всегда мог располагать кроватями в достаточном количестве.
Тальман де Рео в «Занимательных историях» приводит эпизод, когда Людовик целовал руки своему фавориту, допытываясь, почему его «дорогой друг» печален, однако при этом подчеркивает смущение и досаду Сен-Мара. В ориентации последнего нет никаких сомнений: потеряв мадемуазель де Шемеро, он страстно увлекся куртизанкой Марион Делорм и ускользал по ночам из Сен-Жермена, чтобы провести время в ее доме на Королевской площади[58], а поутру скакал назад и ложился в постель не раздеваясь. Их отношения зашли так далеко, что Марион уже прилюдно называла себя «госпожой Главной».
