Неожиданно сквозь толпу протолкался к Окуневской высокий, нелепого вида человек — в штанах, едва покрывавших колени, и в телогрейке, рукава которой доходили чуть ниже его локтей. Он тычет в актрису указательным перстом и кричит: «Не давайте ей ничего! Она шантажистка! Вымогательница!»
В установившейся на миг тишине удивленная Окуневская говорит: «Простите, кто вы такой? Я вас не знаю».
«Ах, вы меня не знаете?! — кричит Штейнберг. — А писать мне письма, чтобы я вам присылал деньги и сало, и масло — это вы знаете?!»
Она не успела закончить, как Штейнберг был брошен на пол мощным ударом. Его стали бить, тяжело бить ногами, топтать. Скорее всего, забили бы насмерть.
«Не надо! Не надо! Не убивайте его!» — закричала Окуневская. — Вы же видите, это больной человек!»
Ей удалось как-то утихомирить впавших в азарт расправы грузчиков и блатных. Рассказывали, что она упала на Штейнберга, чтобы прикрыть его от ударов.
Узнав об этой истории, я как закопёрщик розыгрыша Штейнберга с «письмами от Окуневской» долго винил себя за это. Без одобрения к этому своему поступку вспоминаю о нем и сейчас. Оправдываю себя и своих «подельников» тем, что мы, естественно, никак не могли предвидеть того оборота, который приняло это дело. И тем еще, что и сам пострадавший — Штейнберг — от начала до конца сам виноват в этой истории.
Воровской суд
В свое время воровской мир, живущий по определенным законам, был в целом един. Всякого рода отступники — доносчики, предатели, холуи у начальства — конечно, существовали всегда. Но это были единицы, притом старавшиеся скрывать от товарищей свое истинное лицо. Один из священных воровских законов гласил: истинный вор в лагерях и тюрьмах не должен работать. В старые добрые — досталинские — времена начальство с этим так или иначе мирилось. Профессиональная преступность не имела еще столь массового характера, и, главное, система исправительных учреждений не имела еще того огромного удельного веса в экономике страны, какое приобрел сталинский ГУЛАГ. Но настал момент, когда надо было заставить миллионы заключенных воров и воришек работать на построение социализма. Для того чтобы это осуществить, одного лишь надзирательского и охранного персонала лагерей и тюрем было явно недостаточно. Тогда и было принято и вполне удачно проведено в жизнь решение — расколоть воровской мир. Выделить из него путем подкупа и всякого рода льгот добровольных помощников лагерного и тюремного начальства. Из числа этих лиц назначались дневальные в карцерах и БУРах, бригадиры и нарядчики. Руками этих отступников, получивших в воровском мире наименование — «суки», начальство избивало и нередко убивало наиболее непокорных воров.
Поначалу эта политика, наряду с целым комплексом других мер, дала нужный эффект. В «закон» было внесено существенное изменение. Вор получал разрешение работать на любых лагерных работах, кроме «режимных». К числу таких было отнесено: строительство караульных вышек и заборов, натягивание «колючки», распахивание «запретки» — четырехметровой полосы, шедшей по периметру забора с его внутренней стороны. В заключенного, шагнувшего на запретку, часовые на вышках стреляли без предупреждения.
На режимные работы «вор в законе» не шел ни под каким видом. А если шел — тотчас зачислялся своими бывшими товарищами в разряд «сук».
С течением времени раскол уголовников на «воров в законе» и «сук» стал приносить начальству больше хлопот, чем пользы. Кровавая война между этими двумя категориями блатных приобрела массовый характер. Воры и суки беспощадно и, как правило, зверски уничтожали друг друга на лагпунктах и в пересылках, на госпитальных койках и на местах работы. Война эта приобрела такой размах, что начальство в конечном счете вынуждено было пойти на раздельное содержание «воров» и «сук». Их запирали в разные камеры в тюрьмах и пересылках. В лагерях для них были созданы разные лагпункты. В одних содержались только «воры», в других — только «суки». Разводить представителей враждующих «партий» по различным камерам и лагерям было нетрудно. Для этого достаточно было объявить, как это было сделано на Вологодской пересылке по прибытии нашего эшелона: «Суки — направо, воры — налево». Само собой понятно, что ни один «вор» и ни одна «сука» не ошибется и не останется среди врагов. В противном случае его ожидает немедленная расправа, как только он окажется в камере не со своей «мастью».
У читателя может возникнуть вопрос: как же и те и другие — «воры» и «суки» — спокойно стояли в одном строю в большом зале пересылки?
Да, там они друг друга не трогали, так же, как и на пути в пересылку. В зале еще стоял вооруженный дорожный конвой, имеющий право и обязанность стрелять без предупреждения в случае малейших нарушений в строю зеков. Надзиратели же в тюремных коридорах и на территории лагерей оружия не носят, чтобы не подвергнуться разоружению. Да и вообще, подоспеть на место того или иного ЧП в какой-либо из камер или, тем более, на обширной лагерной территории надзиратели, как правило, своевременно не могут. И, кстати сказать, не всегда и хотят.
Обо всем этом я узнал потом. Между прочим, лагерная жизнь нашего брата — политического заключенного, равно как и всякого другого, не относящегося к блатному миру, во многом определялась тем, на какой он попадал лагпункт — на «воровской» или на «сучий». На воровских жить было относительно легче и безопасней. На таких лагпунктах так или иначе соблюдался воровской «закон». Например, по «закону» вор не имеет права воровать у заключенных. Разумеется, кое-что пропадало, но не часто. А главное, на «воровских» лагпунктах каждый заключенный мог спокойно получить, принести в свой барак и положить в тумбочку присланную из дома продуктовую посылку. К нему мог подойти кто-либо из воров и сказать: «Угости». Получив кусок сала или чего-то еще, он благодарил и уходил.
На «сучьих» лагпунктах дело обстояло иначе. Не успевал тот или иной заключенный получить из рук «почтальона» — расконвоированного ЗК (зека), ходившего за зону на почту, — свою посылку, как стоявшие вокруг «суки» тотчас вырывали ее у него из рук и тут же делили между собой. Иногда получателя посылки «угощали» кусочком сала или колбасы.
К счастью для меня, случилось так, что весь свой лагерный срок я отбыл на «воровском» лагпункте. Прелестей общения с уголовным контингентом, как читатель увидит дальше, хватало и здесь. Но все же я должен благодарить судьбу за то, что она избавила меня от пребывания на «сучьем» ОЛПе.
Истребительная война между «ворами» и «суками» имела не только стихийные, но и весьма организованные формы. Речь идет о том, что в блатном мире очень четко поставлена информация. Сведения о сколько-нибудь знаменитых в этом мире «ворах» и «суках» — кто в каком лагере сидит, кого откуда и куда отправили на этап — распространялись с необъяснимой быстротой по всем лагерям и весям необозримой гулагерной державы. Где-то на Колыме воры узнавали о прибытии в Каргопольлаг знаменитого «суки» по кличке Санька-Бомба. Тамошнее, колымское, воровское толковище принимает решение его прикончить. Назначаются исполнители казни. Всеми правдами и неправдами, с помощью всякого рода ухищрений и подкупов этих «судебных исполнителей» устраивают на очередной этап, идущий на Запад. Либо им удается пройти через несколько пересылок и достичь нужного лагпункта, либо они перепоручают по пути свое дело отправляемым туда из числа «своих». Либо, наконец, если первым посланцам или преемникам их задачи не удается добраться до места назначения, снаряжается новая экспедиция. А если надо — то и третья. И так до тех пор, пока приговор не будет приведен в исполнение. Чаще всего дело обходится без таких экспедиций. Достаточно оповестить своих на соответствующем лагпункте, что такой-то прибывший к ним — «сука», и его прикончат местными силами. По такой же схеме действуют и «суки», расправляясь со своими врагами на «сучьих» лагпунктах.
