Томас залез на заднее сиденье к Фердинанду Месмеру, и Катрина закрыла за ним дверцу. В роскошном салоне с матово-черными карбоновыми панелями и серыми кожаными сиденьями было довольно прохладно. Месмер посмотрел на Томаса с невозмутимым выражением, Томас в ответ громко зевнул.
– Что вам надо? – спросил Томас без околичностей.
Фердинанд Месмер немного повернулся, и кожаное сиденье под ним скрипнуло, в тишине салона этот звук показался неожиданно громким.
– Я сожалею о том, как мы расстались в прошлый раз. Очевидно, вам не понравилось какое-то мое высказывание, и вы поспешили уйти.
Томас возвел глаза к стеклянному потолку, сквозь который лился холодный свет уличных фонарей.
– Я устал от вашего общества, и теперь я ему тоже не рад. Сейчас четыре часа, и мне хотелось бы вернуться в кровать. Так, может быть, вы скинете маску добродушия и изложите, зачем приехали?
– Хорошо. Я хотел бы завершить наше сотрудничество по-хорошему, чтобы между нами не оставалось вражды.
– Почему вас так заботит мое мнение?
– Я привык со всеми рассчитываться честно, чтобы никто не чувствовал себя обманутым.
Томас усмехнулся:
– А может быть, все дело в том, что вы боитесь, как бы я не разболтал того, что узнал, пока работал на вас?
– Это не совсем так.
– Нет? – усомнился Томас. – Но вы можете быть совершенно спокойны, я не буду трепаться. Во-первых, потому, что я не трепач, и даже если бы я любил почесать языком, мне совершенно безразлично все, что касается вашего предприятия, слияния, вас самого и вашего семейства. Короче, все, что относится к вам, не стоит того, чтобы об этом трепаться. Это понятно или требует уточнений?
– Думаю, что нет.
– Отлично! А теперь я хочу вернуться к себе досыпать.
Томас взялся за ручку.
– К чему такая спешка? Только для того, чтобы отдохнувшим начать новый день, такой же безрадостный, как все остальные?
– Нет. По моим ощущениям, завтра предстоит просто замечательный день, если только вы опять не заявитесь.
– Как всегда, наготове дерзкий ответ, чтобы отбрить собеседника! Но ведь это лишь прикрывает горькие переживания, не так ли?
– Не растрачивайте на меня свои познания в психоанализе!
Фердинанд Месмер пожал плечами:
– Я знаю ваше прошлое, Томас. Мне известно все, что вас мучает. Я знаю, почему вы ушли из полиции. Почему убивали себя пьянством последние три года. Почему брались за розыски пропавших лиц. Все это можно свести к одному слову. Ведь верно?
– Нет, к двум. Поди ты… – Томас схватился за ручку дверцы.
Фердинанд Месмер коварно усмехнулся:
– Может быть, не просто к слову, а к имени – Ева.
Томас отпустил ручку:
– Не знаю, что вы там слышали, но лучше вам не затрагивать эту тему. Тем более когда все ваши люди остались на улице.
– Спокойно, Томас! Не нужно угрожать мне. Все, что я хочу, – это помочь вам.
– Мне не требуется ваша помощь, Месмер.
Фердинанд Месмер покачал головой:
– Как вы можете отказываться, даже не выслушав, о чем речь?
– Потому что я заранее знаю, что все исходящее от вас не стоит того, чтобы за ним нагнуться.
– Сейчас вы заговорили, как Якоб.
– Значит, он был не совсем чокнутый.
– Полагаю, что мы оба пришли к одинаковому заключению. Наберите в грудь воздуха и выслушайте, что я хочу сказать, прежде чем в вас снова заговорит рептильный мозг.
– Ну, давайте, говорите.
Фердинанд Месмер потер покалеченную руку, раздался звук, похожий на скрип кожаного сиденья.
– Я могу предложить вам то, к чему вы так стремились последние полгода. То, чего вы так добивались от своих бывших сослуживцев и что сорвалось у вас еще до того, как вы стали на меня работать.
Томас почувствовал, как сердце забилось тяжелыми ударами, однако на этот раз нитроглицерин был тут ни при чем, это была реакция на слова Фердинанда Месмера.
– Что именно вы хотите мне предложить?
– Десять минут.
– Что значит «десять минут»? И с кем вы разговаривали обо мне?
– Попытайтесь лучше сосредоточиться на моем предложении, а не выяснять вопрос о том, как я собираю нужную мне информацию. Достаточно посмотреть на мое окружение, чтобы понять, что у меня есть возможность получить всю необходимую мне информацию. Половина служащих полиции знает, что вы никак не можете забыть это дело. И кто бы мог поставить вам это в упрек? Семейные узы порой бывают такими крепкими, что впору задушить человека. Ведь так? – Фердинанд Месмер смотрел на Томаса с сатанинской улыбкой, и Томас отвел глаза.
– Десять минут, – повторил Месмер. – Вот что я могу вам предложить.
– Но я так и не понял, о чем идет речь?
– Десять минут свидания с Андреем Каминским.
Томас поднял взгляд:
– Вы смеетесь надо мной.
– Я и не думаю смеяться.
Томас повернулся к нему лицом.
– Так, значит, Каминский в вашем распоряжении? Вы это хотите сказать? И где же он? – иронически спросил Томас, выразительно оглядываясь в машине.
– Насколько мне известно, Андрей Каминский сидит в одиночной камере предварительного заключения в тюрьме полицейского управления. Камера находится в самом конце коридора.
– И ключи от нее у вас?
– Я имею беспрепятственный доступ к нему на десять минут, и эти десть минут я предлагаю вам. Разве не с Каминским вы хотели поговорить? Разве, по-вашему, не он обладает сведениями о том, кто стоит за убийством вашей возлюбленной, Евы?
Томас откинулся на спинку сиденья:
– И вы хотите убедить меня, будто можете предоставить мне доступ в самую охраняемую тюрьму Дании? – Он помотал головой. – Никак не могу понять, чего вы этим добиваетесь?
– Помогаю вам. Возвращаю долг. – Месмер тяжко вздохнул. – Постарайтесь понять, что миром правят такие люди, как я. Мы устанавливаем правила, которым вы подчиняетесь. Мы не ставим себя выше закона, но власть предполагает как ответственность, так и определенные привилегии, недоступные для простых людей вроде вас. И я предлагаю вам сейчас воспользоваться моими привилегиями.
– И поговорить с Каминским в полицейском управлении?
Фердинанд Месмер кивнул.
– И когда это возможно проделать?
– Прямо сейчас.
Томас безмолвно уставился на Фердинанда Месмера, еще не веря, что тот говорит всерьез.
– Я…
Томас замолчал и только помотал головой. Все это было как-то неправильно. Решительно все. Все складывалось совсем не так, как он себе представлял. Главным чувством, которое им владело, была жажда мести, а Каминский, оставаясь недостижимым, был средоточием его ненависти…
