Настало время активных действия недоброжелателей Волынского. Вряд ли Тредиаковский отважился бы жаловаться на Волынского как Академии наук, так и императрице, если бы ему не была обещана защита от влиятельного вельможи обер-шталмейстера и камергера Александра Борисовича Куракина, покровительствовавшего Василию Кирилловичу. Вряд ли также Бирон, ранее протежировавший Волынскому, без постороннего влияния превратился в мгновение ока в непримиримого врага. Здесь нетрудно обнаружить внушение Остермана.
Впрочем, Бирон к этому времени и сам созрел для того, чтобы вступить в схватку с Волынским. Бирон, как отмечалось выше, в свое время покровительствовал Волынскому, а Волынский проявлял рабскую преданность своему патрону. Но, став кабинет-министром и завоевав доверие императрицы, Артемий Петрович счел, что теперь ему не нужен патрон. Втайне он мечтал оттеснить и Бирона, и Остермана на второй план. Но Артемий Петрович не соизмерил своих сил и сил Бирона и просчитался.
Охлаждение между ними наступило после того, как злобный Бирон заметил, что Волынский стал входить к Анне Леопольдовне, часто встречался с нею, что вызывало раздражение фаворита — он сам рассчитывал использовать принцессу в качестве трамплина для овладения троном после смерти Анны Иоанновны.
Если, однако, здесь имела место всего лишь подозрительность, то в другом деле Артемий Петрович открыто действовал против бывшего патрона. Это случилось в 1739 году, когда польское правительство потребовало от России компенсации за ущерб, нанесенный полякам во время движения русских войск к театру войны с Турцией через территорию Польши. Бирон, будучи курляндским герцогом, формально находился в вассальной зависимости от Речи Посполитой и поэтому настаивал на том, чтобы потери поляков были вознаграждены. При обсуждении этого вопроса Кабинетом министров Волынский выступил против удовлетворения требований поляков, прозрачно намекнув на Бирона заявлением, что заискивать перед ними ни к чему, ибо Россия не находится в вассальной зависимости от Речи Посполитой. Доброхоты тут же донесли слова Волынского Бирону, чем вызвали ярость последнего[271].
Но что главным виновником гибели Волынского был не Бирон, а Остерман, вытекает из двух хотя и косвенных, но важных свидетельств. Одно из них состоит в том, что, прочитав записку Волынского, Бирон не обнаружил выпадов Артемия Петровича ни против немецкого засилья, ни против себя лично и даже, если верить показанию Артемия Петровича во время следствия, одобрил ее. При этом и Волынский был пожалован крупной денежной суммой в 20 тысяч рублей в честь заключения Белградского мира. Общеизвестно безграничное влияние фаворита на императрицу, и подобную акцию она не совершила бы, не получив благословения Бирона. Кстати, указ о пожаловании Волынского последовал после подачи им записки. Отсюда вытекает, что на антинемецкую направленность сочинения Волынского раскрыл глаза Бирону не кто иной, как Остерман.
Напомним, Волынский в записке зловещей фигурой, близко стоявшей к трону, назвал лишь одного немца — Остермана. Читатели ее тоже были единодушны в том, что в ней речь шла об Остермане. Ни Миних, ни Шемберг, ни Розен, ни другие немцы не фигурировали в качестве лиц, ненавистных Волынскому. Мы беремся утверждать, что заявление кабинет-министра о том, «что некоторые из приближенных» к трону стараются оклеветать «людей честных», относилось к одному Остерману. Однако Андрей Иванович интерпретировал заявление Волынского как выпад против всех немцев вообще, хотя среди его врагов было немало и русских вельмож: А. Куракин, клан Долгоруких, адмирал Николай Головин, П. И. Ягужинский.
Как только к борьбе с Волынским подключился Бирон, дело кабинет-министра двинулось вперед семимильными шагами. В ответ на записку Волынского Бирон, видимо не без участия Остермана, сочинил жалобу императрице. Он заверил ее в своей преданности, писал о своем невмешательстве в дела внутренней и внешней политики за исключением тех случаев, когда пытались посягнуть на ее интересы, спокойствие и драгоценное здоровье. Повод для его, Бирона, тревоги представляет записка Волынского, в которой он называет подозрительными людей, имеющих счастье быть употребленными «высочайшей персоной». «Спокойствие императрицы требует, — продолжал Бирон, — чтобы написанное темными и скрытными изображениями было изъяснено явственно», то есть надо назвать имена недостойных людей, окружающих трон. «Если автор этого не сделает, то он виновен в страшно непристойном и продерзостном поступке: такие наставления годны только для малолетних государей, а не для такой великой, умной и мудрой императрицы, которой великие качества и добродетели весь свет с кротнейшим удивлением произносит». Закончил Бирон свою жалобу утверждением, что Волынский избиением Тредиаковского в его, герцога, покоях нанес «вечное бесчестие во всем свете». Бирон призывал императрицу, чтобы «она организовала расследование деятельности самого Волынского, который насочинял много проектов, а в действие мало приведено».
Анна Иоанновна колебалась, но грубый и мстительный Бирон, в котором недалекая императрица не чаяла души, заявил: «Либо ему быть, либо мне».
Анна Иоанновна решила в угоду Бирону пожертвовать Артемием Петровичем. Сначала ему было запрещено появляться при дворе, 12 апреля к его дому приставили караул, а на следующий день императрица подписала два указа: один из них назначил следственную комиссию из десяти вельмож, среди которых полные генералы Андрей Ушаков, Александр Румянцев, Григорий Чернышов, генерал-поручики Никита Трубецкой, Михаил Хрущов, Василий Репнин, тайный советник Иван Неплюев.
Другой указ инкриминировал Волынскому две вины, которые надлежало расследовать: он «якобы нам в учение и наставление» дерзнул подать сочиненное им письмо; он же к оскорблению достоинства императрицы и герцога Курляндского осмелился в покоях последнего «неслыханные насильства производить». Кроме того, указ повелевал изъять из Сената и других присутственных мест все документы, компрометирующие Волынского. Комиссии велено приступить к делу 15 апреля и заседать ежедневно с 7 утра до 2 часов пополудни, причем вести следствие таким образом, чтобы лишить возможности обвиняемого высказывать общие суждения, а конкретно отвечать на вопросные пункты, составленные, по-видимому, Остерманом.
Все тринадцать пунктов, на которые должен был ответить Волынский, можно свести к двум. Первый из них требовал назвать лица, которые вредят и «помрачают» дела верных слуг, стремятся «кураж и охоту к службе у всех отнять», — кого он имел в виду, когда писал об опасности, грозившей лицам, добивавшимся справедливости, и т. д.
Второй пункт относился к экзекуции, учиненной над Тредиаковским.
Императрица, как и к прежним процессам, проявила к делу Волынского живейший интерес и фактически начертала программу следствия, перечислив пункты, по которым надлежало допрашивать Артемия Петровича. Они представляют интерес не только содержанием, но и уровнем грамотности императрицы.
Приведем эту записку дословно: «Допросить: 1. Не сведом ли он от перемены владенья, перва или после смерти государя Петра Второва, когда хотели самодержавство совсем отставить. 2. Што он знал от новых прожектов, как вперот Русскому государству. 3. Сколко он сам в евтом деле трудился и работал и прожект довал и с кем он переписывался и словесно говаривал об етом деле. 4. Кто больше про эти прожекты ведал и с кем советовал. 5. Кто у нево был перевотчик в евтом деле как писменно, так и словесно. 6. И еще ево все письма и конценты (выписки. — Н. П.), что касаэтца до етова дела и не исотрал ли их в какое время»[272].
