Но существовала одна вещь, которую нельзя было не заметить или скрыть. Моя вина. Она наполняла каждую комнату; ее густое, невыносимое зловоние пробралось в каждый угол Дорвуда. И мы трое, жившие теперь здесь, часто видели друг друга, мучаясь, постоянно напоминая друг другу о том, что каждый потерял.
* * *
В этом году зима наступила рано и выдалась суровой. Доктор выразил неодобрение, качая головой и хмурясь, когда услышал, что я снова кашляю, он опасался за мое здоровье в наступающие холодные месяцы. Все мы утром сидели в комнате, занавески были широко расшторены, пропуская бледный тонкий свет сквозь тусклые окна. В ногах лорда Фазэрингтона спал старый спаниель, огонь в камине ярко сверкал, поскольку дни теперь стали намного короче, поглощаемые длинными холодными ночами.
Доктор поставил чашку чая и объявил:
— По моему скромному мнению, это не будет вредно для вас всех, если вы сделаете короткий перерыв и уедете из этого места, по крайней мере, на следующие шесть месяцев или около того. Съездите на континент. В более мягком климате Алиса отдохнет и окончательно выздоровеет…
— Если вы действительно думаете, что ей это пойдет на пользу… — глаза Чарльза впервые за долгие месяцы засияли. — Почему бы нам всем не уехать, в конце концов? Я всегда мечтал о путешествии…
— Это было бы замечательно, — согласился мудрый врач, с новой силой указывая на свои доводы. — Это мой рецепт, ваше дело — следовать или нет. Нет такого лекарства, которое может помочь лучше, чем смена обстановки.
И, конечно, он подумал не только обо мне.
* * *
В течение нескольких недель мы были на пути в Италию. Дом мы сдали в аренду на год тому же самому джентльмену, который устраивал охотничьи вечеринки здесь прошлым летом, когда Чарльз разыскивал Дулипа и провидение привело его к родному дому. Я задалась вопросом, посетит ли махараджа этот дом снова, но Чарльз сказал, будто он прочитал, что его мать умерла и принц возвращает ее тело в Индию. Я радовалась этим новостям, надеясь, что сплетницы-сестры Миллер оказались правы и что она умерла от сифилиса, в ужасных муках.
Наша длинная медленная поездка закончилась в Тоскане, в древнем городе Лукке, где мы сняли большой дом рядом с оживленной рыночной площадью. Там мы обрели спасение, волшебный бальзам, чтобы излечить свои раненые души. Каждое утро мы просыпались от великолепного перезвона сотен церковных колоколов, блуждающего через узкие тенистые улицы, входившего в шумные, оживленные базарные площади, где над булыжниками при замечательном солнечном свете торговцы и фермеры громко торговались, крича и смеясь, продавая свой товар. И если мы уставали от этих светских драм, то сидели в церкви, слушая красивую музыку, вдыхая запах сладкого назойливого ладана, который вился, как плавающие серые духи мира, клубясь вокруг замечательных художественных работ и статуй, возвышавшихся в священном блеске. Мы с Чарльзом часто отправлялись за целые мили или гуляли по красивой сельской местности, в то время как его дедушка сидел в нашем маленьком внутреннем дворике, читая газеты, приглашая домохозяйку разделить с ним бутылку вина и обсуждая картины и скульптуры, которые он купил, инструктируя агентов переслать их домой. Я читала или делала наброски, в то время как Чарльз проводил долгие часы за фортепиано, сочиняя мелодии и играя нам по вечерам. Мы иногда обедали в городе в соседней траттории, целую ночь беседуя с новыми знакомыми, но в основном жили довольно замкнуто, держась друг друга. Каждый вечер мы прогуливались вдоль широких стен вала, под огромными кронами деревьев, наблюдая, как они отбрасывают свои длинные ленивые тени, падающие на путаницу плиточных крыш под ними..
Я не могу сказать, когда все изменилось, когда закончилось волшебство. Но даже совершенство может свернуться и прокиснуть, приобрести прогорклый аромат. И теперь, ночью, когда мы лежали в объятиях друг друга, что было именно тем, о чем я мечтала, именно эти моменты создавали напряжение. Я, возможно, убедительно вздыхала и стонала, но лицо, которое я представляла, руки и прикосновения, которых жаждала и желала, не были его. Они принадлежали его отцу. Вы видите, я стала более чем развращенной.
И затем что-то случилось, я осознала, что никогда не смогу вырваться из сетей Тилсбери, что везде, куда я ни пойду, его разум все равно найдет способ отыскать меня.
Однажды вечером, идя вдоль городских стен, мы с Чарльзом мирно держались за руки, а лорд Фазэрингтон, все еще бодрый для своих лет, шагал впереди, его палка стучала наконечником по тропе. Когда отзвонили вечерню, мы посмотрели вниз на город, лежавший под нами, и увидели нескольких монахинь, которые опаздывали на молитву и с визгом бежали по узким переулкам, словно квохчущие испуганные гусыни, а их белые одеяния сзади развевались на ветру.
Чарльз рассмеялся, наклоняясь вперед и целуя мою щеку, но когда я быстро оглянулась, то внезапно почувствовала себя очень уставшей, мне показалось, что я падаю.
Направляясь к маленькой деревянной скамье, я услышала утешительные слова старика:
— Не волнуйся, моя дорогая, — его дрожащая рука слегка гладила мое плечо. — Ты упала на мгновение в обморок… вот и все. Полагаю, что это из-за жары. — И указывая дрожащим пальцем на некоторый неопределенный объект на расстоянии, он добавил: — Чарльз пошел, чтобы принести для тебя немного воды. Он скоро вернется, и ты почувствуешь себя намного лучше, когда выпьешь что-нибудь холодное.
— Я… мне только нужно немного времени… я уверена, что все в порядке, — ответила я, чувствуя себя немного смущенной.
— Хорошо, мы посидим здесь столько, сколько нужно, — уверил он, но, несмотря на теплый вечер, его мягкая, морщинистая рука, лежавшая теперь на моей, с ее толстыми синими вздутыми венами, затемненными пятнами и редкими седыми волосками, дрожала и оставалась холодной. Я нежно улыбнулась в ответ, и мы оба теперь высматривали Чарльза среди маленьких проходящих мимо групп, наблюдая за женщинами с изящными пляжными зонтиками в широкополых шляпах с лентами и господами, снимавшими друг перед другом головные уборы, обмениваясь громкими неторопливыми приветствиями, а также их детьми, бегущими вперед, хихикавшими и кричавшими, играя в мяч. Высокий темноволосый человек прогуливался около белой плетеной коляски, которую служанка в светло-голубом платье толкала вперед, и хотя солнце находилось теперь очень низко, зонтик был поднят и защищал от него ребенка.
Сначала мне в глаза попалось только кружево, настолько белое, прекрасное и блестящее, что в сумерках оно казалось противоестественно ярким. Ребенок под ним, сидя, вытянувшись в струнку и смеясь, игриво пинался своими крепкими ножками. Его глаза были столь же темны, как и его мягкие вьющиеся волосы — и почти такие же черные, как и у его отца. И тогда мое сердце забилось сильнее, поскольку, когда они проходили рядом, не более чем в нескольких шагах от нас, как будто в замедленном движении, человек повернул голову в мою сторону, посмотрел мне прямо в глаза и открыто улыбнулся. У меня не осталось ни малейшего сомнения, что он знал меня, поскольку это был Тилсбери. Я, должно быть, вскрикнула и вырвала свою руку из руки лорда Фазэрингтона.
