Шапиро выходить из камеры не пожелал, требовал адвоката, настаивал на том, что его освобождение — провокация. Наконец он заявил, чтобы за ним приехал доктор Маргулис.
— Доктор Кащенко сейчас за вами приедет! — пригрозил вызванный к буяну Кошко. Это имя анархисту было знакомо. Он посмотрел на Аркадия Францевича исподлобья, сверкнул черными глазищами так, что, казалось, мог бы каменную стенку прожечь, но пошел на попятный.
Наконец Денису удалось вывести свою добычу в Малый Гнездниковский, где уже ждала извозчичья пролетка.
— К Тверской заставе, — сказал он вознице. — Да поскорее.
Где-то поблизости были свои — смотрели на пролетку издали. И у Тверской заставы ждали свои. Своим мог оказаться дворник, бегущий с огромным совком и метлой убирать с улицы конский навоз, своим мог оказаться мальчик-посыльный из магазина, своим мог оказаться и крестьянский детина, стоящий перед вокзалом в полном изумлении: прибыть-то прибыл, а куда идти, кого спрашивать, как жить дальше?
— Обманешь — прокляну, — вдруг сказал Шапиро. — Я хорошие проклятия знаю, я ведь из хасидской семьи, мы умеем! Прокляну, как пророк Элиша детей проклял, прокляну всеми проклятиями, что записаны в книге Закона!
— Договорились, — ответил на это Давыдов.
Возле Александровского вокзала проторчали довольно долго. Наконец явился посланец Гольдовского, сказал пароль, вскочил в пролетку, и Давыдов с Шапиро поехали назад по Тверской.
Ехали долго, петляли, заехали аж за Лефортово. Человек, присланный масонами, с виду — мастеровой, какой-нибудь слесарь с завода Гужона, в разговоры не вступал. Шапиро время от времени что-то бормотал себе под нос. Давыдов и вовсе не имел желания ни с кем разговаривать. Наконец пролетка остановилась.
— Выходим, — сказал посланец. — Нам — туда, во двор.
Во дворе стояли деревянные двухэтажные домишки самого мещанского вида, сушилось на веревках белье, играли в песке босоногие детишки, у распахнутой двери сарая стояли козлы, и два местных жителя, переругиваясь, пилили длинную доску.
Давыдова и Шапиро привели в квартиру, убранную чуть ли не по-царски. Не должно было быть в облупленном домишке таких квартир, однако и мебель, и шторы, и даже бархатные подушки на диване, отделанные золотыми шнурами и кистями, прямо-таки кричали о роскоши.
Навстречу вышел мужчина с неимоверной высоты лбом и фантастической величины усами. Денис узнал Федора Александровича Головина.
— Добрый день, — сказал Головин. — Вы сдержали слово, это хорошо. Здравствуйте, Саша Петр!
Это относилось к Шапиро. Однако анархист ответил не сразу. Он разглядывал обстановку, всем видом показывая: дайте мне волю, и я всю эту мелкобуржуазную роскошь вытащу во двор и сожгу во имя светлого будущего!
— Получайте, с доставкой на дом. — Давыдов указал на Шапиро. — Еще раз приношу извинения за тот инцидент.
— Гольдовский все объяснил. Но с господином Балавинским вам пока лучше не встречаться.
— Постараюсь.
— Садитесь, Денис Николаевич. Поговорим о ваших возможностях и наших желаниях…
— А потом? — вдруг спросил Шапиро.
— Что — потом?
— Потом его куда?
Шапиро указал пальцем на Давыдова.
— О чем это вы, Саша Петр?
— Его выпускать нельзя. Пойдем, поговорим. А этого — не выпускать, понятно?
— Понятно, — сразу согласился Головин. — Посидите пока тут, господин Давыдов, а мы переговорим. Уходить не советую…
Проверять эту возможность Давыдов не стал. Ему вынесли из кабинета стопку книг, чтобы не скучал. Он выбрал коричневый томик сочинений господина Ростана в переводе госпожи Щепкиной-Куперник. Его сразу заинтересовали торчащие меж страниц бумажные закладки. Оказалось, кто-то в этом доме с увлечением читал стихотворную пьесу «Орленок» — о сыне Наполеона Бонапарта и о романтичных заговорщиках, которые хотели вернуть ему отцовский трон. Пока Давыдов с увлечением искал параллели с российской действительностью, разговор в кабинете завершился; Головин, Шапиро и толстый смуглый господин, которого Денис видел на совещании у Балавинского, вышли.
— Нет, другого пути нет, — сказал Шапиро, отвечая на неизвестный Давыдову вопрос. — Сколько можно повторять?! Что, кроме террора?! Ничто другое их не проймет! Только террор, только страх! Как во времена французской революции!
Он вздернул подбородок и замер с приоткрытым ртом — ни дать ни взять, санкюлот, идущий штурмовать Бастилию.
— Савелий! — крикнул Головин. — Поезжай с этим господином в больницу к Маргулису!
— Сейчас!.. — отозвался бас из глубины квартиры.
— А вы, господин Давыдов, пока поживете здесь.
— Не возражаю, если это нужно для дела, — сказал Денис.
— Именно что для дела. У вас есть фрак?
— Есть. В Питере.
На самом деле, давыдовский фрак висел в шкафу у Барсукова, но подставлять доброго приятеля Давыдов не хотел.
— Выпускать его нельзя, — сказал Шапиро. Головин кивнул. — Его нужно готовить для дела. Для дела! — И глаза анархиста вспыхнули неземным восторгом.
Тут вбежал Гольдовский.
— Вот ты где! — воскликнул он.
— А где же мне еще быть? — удивился Денис. — Я все сделал по твоим указаниям, нас доставили сюда. И здесь я теперь буду жить. Ну-ка, подойди, встань ко мне спиной…
Давыдов и сам встал спиной к Гольдовскому.
— Посмотрите, Федор Александрович, мы с ним точно одного роста?
— Вроде бы да.
— Так пусть Олег привезет мне свой фрак. Думаю, будет впору. И купит все необходимое, включая лакированные штиблеты. Они тоже остались в Петербурге.
Давыдов откровенно развлекался, беря власть в свои руки, но превращать боевое задание в комедию все же не стал. Шапиро очень уж косо на него поглядывал. Потом анархист уехал по своим загадочным террористским делам, а Давыдова отвели в комнатушку, откуда временно выселили прислугу. Очевидно, желали этим сказать: здесь тебе не гостиничный номер, здесь — тюремная камера! И просидел он в этой комнатушке двое суток, читая книжки и порой развлекаясь крестословицами. Письменных принадлежностей ему не дали, так что крестословицы Денис решал в уме, тренируя память.
Это были не лучшие часы в его жизни. Заноза, о которой говорил Нарсежак, рассасывалась медленно и болезненно, в голове рождались самые нелепые мысли. Однажды Давыдов даже спросил себя: «Что, черт побери, я делал не так?!» Ответа он, понятно, не получил.
В комнатушке было небольшое узкое окно. Оно выходило во двор. Время от времени Денис поглядывал, что там делается. Однажды даже выругался: отчаянный Нарсежак, переодевшись кучером, заехал во двор на телеге, груженой какими-то бочками, и затеял ругань с дворником. Сбежались все соседи. Нетрудно было догадаться — в это время двором прошли или агенты ОСВАГ, или «совята», или даже полицейские агенты, рассредоточились, изучили местность.
