– Прости, – едва слышно произнесла Кларисса, делая шаг к сестре. – Я решила, что это Мэлори, только потому, что иметь некую определенность лучше, чем мучить себя то одним, то другим страхом. Я считаю его наиболее вероятной кандидатурой. И если ты хочешь знать мое мнение о том, как все это произошло, думаю, что произошел несчастный случай. Думаю, что они поссорились, повздорили… а теперь Мэлори боится признать это.
Трифена хлюпнула носом, и глаза ее покраснели:
– Но я же слышала, как она крикнула: «Нет-нет, преподобный!» – Она сглотнула.
Доминик подал ей платок, и она не глядя приняла его.
– Юнити звала отца на помощь, – решительным тоном заявила мисс Парментер.
Трифена заморгала, слегка повела плечами – это был скорее знак боли, чем согласия, – после чего повернулась и вышла, так и не посмотрев на Доминика.
– Простите нас. – Кларисса повернулась к священнику. – Сомневаюсь, что она и в самом деле чувствует все, что наговорила. Не надо… постарайтесь забыть это. И если вы не против, я поднимусь наверх – к папе.
И не дожидаясь ответа, она также исчезла в дверях гостиной.
Доминик спустился с террасы и неторопливо побрел по траве в сгущавшейся тьме. Обильная роса намочила его туфли, a еще не кошенная на краях газона трава промочила и низ его брюк. Он не замечал этого. Его не удивила бы внезапная вспышка гнева, сорвавшая коросту со старых ран. Это сделал страх, обнаруживший все его мерзкие чувства, страх, который иначе остался бы под спудом до конца жизни. Этот испуг обнажил обиды, которых никто не хотел бы хранить. Он гнал к языку думы, которые в более мудрые или добрые времена оказались бы спрятанными в отдаленных закоулках памяти… Пусть даже на самом деле они были верными только отчасти, порожденными его собственным страхом и необходимостью.
Есть вещи, которым лучше оставаться в неизвестности.
Кордэ до сих пор не понимал, насколько тяжелую рану получила Трифена, в каком одиночестве она оказалась после смерти Юнити. А Кларисса поняла это. Она тоже боялась – за отца и за Мэлори. Но она была добрее. Мисс Парментер разила, но не для того, чтобы причинить боль и получить удовольствие от этого. И она явно защищала его, Доминика. Он этого не ожидал. И отчего-то ощущал острое чувство удовольствия.
Священник посмотрел наверх, и проглянувший между разделившихся облаков лунный серп – тонкий, в три четверти, – заставил его понять, насколько уже стало темно. Впрочем, Кордэ мог видеть траву под ногами, ветви, черневшие на фоне неба, и дом, видневшийся позади лишенным красок силуэтом.
Кларисса удивила его. Однако если возвратиться памятью к временам их знакомства, Доминику очень редко удавалось предсказать, что эта девушка попытается сказать или сделать. Мисс Парментер обладала удивительным чувством юмора. Она могла сделать скандальное замечание, рассмеяться абсолютно неприемлемой, кошмарной фразе, увидеть смешное там, где, кроме нее, этого никто не видел.
Стоя в сгущающейся тьме, иногда кривясь и не замечая, что улыбается, священник вспоминал отдельные смешные ситуации, связанные с Клариссой. Раз или два он просто расхохотался. Они были немыслимы… абсурдны. Однако, вспоминая их, Доминик не находил, чтобы хотя бы одна из них была создана для того, чтобы на нее обратили внимание или чтобы выказать собственное превосходство. Бесспорно, шутки Клариссы не обязательно были добрыми: обнаружив чье-либо ханжество, она без пощады разоблачала его. Смех может уничтожать, но может и исцелять.
Засунув руки в карманы, Кордэ повернулся и неторопливо направился к дому, к горевшим на террасе огням. Затем поднялся в свою комнату, собираясь почитать какие-нибудь научные труды. Он решил побыть в одиночестве, и подобный повод был наилучшим. Однако когда дверь закрылась и Доминик взял в руки книгу, оказалось, что взгляд его не способен сфокусироваться на странице. Священник думал о Мэлори, и чем больше он прокручивал в мозгу слова Клариссы, тем больше ему казалось, что она нашла верный ответ. Он точно знал про себя, что не является отцом ребенка Юнити, а того, что им может оказаться Рэмси, не допускал. Не то чтобы Кордэ считал старого Парментера слишком аскетичным или слишком владевшим собой, чтобы никогда не нуждаться в физическом утешении… или что Юнити не могла решить соблазнить его, но он полагал, что в том случае, если бы преподобный поддался соблазну, в нем произошли бы такие изменения, которые Доминик наверняка сумел бы заметить. И если честно, то и мисс Беллвуд вела бы себя иначе. Постоянно снедавшее ее желание добиваться мелких побед над Рэмси не могло бы в таком случае не потерять свою остроту, поскольку она уже доказала бы его уязвимость и себе, и ему. Дальнейших усилий для этого ей уже не требовалось бы.
И теперь Кордэ не мог не вспомнить – за день перед смертью Юнити обнаружила ошибку в одном из переводов Рэмси, и на ее лице светилось огромное удовольствие. Это была крошечная, незаметная с первого взгляда, легко исправимая ошибка, однако девушка с восторгом указала на нее. Были и другие моменты. Лицо ее без труда представало перед мысленным взором Доминика… каждое выражение его оставалось настолько знакомым! Сложно было понять, что ее больше нет в живых. Она оставалась такой реальной, такой уверенной в своих чувствах и в том, что, как ей казалось, точно знала…
Что же он ощущал теперь, после ее смерти? Безусловно, печаль. Женщина эта была в высшей степени живой. А любая смерть есть потеря, умаление. Собственно, смерть представляет собой страшную перемену, напоминание о бренности всего вокруг, бренности твоих любимых и прежде всего твоей собственной.
И все же Кордэ ощущал несомненное облегчение. Теперь он как бы мог расслабить столь давно и долго напряженные мышцы. Облегчение, вопреки всем страхам, ощущал даже его ум – словно бы рассеялась какая-то тень.
Поднявшись, священник подошел к двери. Ситуацию просто нельзя было предоставить самой себе, в надежде на то, что она сама собой вернется к прежней жизни, а Питт каким-то образом обнаружит ответ и докажет его. Томас может это сделать, он может позволить себе сомневаться в Доминике и обнаружить свидетельства – на это ему хватит ума, – доказывающие вину свояка.
Пройдя вдоль по коридору, Кордэ постучал в дверь комнаты Мэлори. Он шел на этот разговор отчасти ради себя самого, однако считал себя обязанным перед Рэмси найти истину, какой бы она ни оказалась впоследствии.
Он снова постучал. Ответа не последовало.
Доминик отвернулся, не уверенный в том, что чувствует: облегчение или разочарование.
По коридору к нему шла Брейтуэйт, служанка Виты. Лицо ее прочертили морщины, как если бы за последние несколько дней ей не пришлось много спать. Седеющие волосы женщины были, пожалуй, уложены не слишком гладко, словно бы она причесывала их без особого внимания. Священник подумал, что сейчас она, должно быть, сожалеет, что не промолчала о том, что слышала.
– Мистер Мэлори сейчас в зимнем саду, мистер Кордэ, – услужливым тоном проговорила она. – Он забрал туда свои книги.
– Ах, вот как… – кивнул Доминик. Спасения не было. – Благодарю вас.
