— Какой Лошкомоев? — спросила Настя.
— Коля, постыдись! Если Настенька совсем ребёнок и может не помнить Лошкомоева, то ты обязан его знать. Это народный артист из нашей оперетты. Вспомни: он сидел во втором ряду, прямо за губернатором, и у него бородавка слева под носом.
— Там было много бородавок. И я не так стар, чтобы увлекаться опереттой, — оправдывался Самоваров.
— Но знать народных артистов ты обязан! Вот Альберт Михайлович помнит Лошкомоева совсем юным, подававшим надежды. Как летит время! Сама я Лошкомоева видела уже в расцвете таланта — в «Сильве», в «Баядере». Пел он всегда отвратительно, зато фрак сидел на нём, как ни на ком. Сейчас совсем не умеют носить фрак. Это очень грустно.
Самоваров не согласился:
— Чего же тут грустного? К чему сейчас фраки? Их ещё Грибоедов терпеть не мог — глупейший наряд. Вы ещё пожалейте, Вера Герасимовна, что исчезла культура ношения римской тоги.
— Лошкомоев и тогу носил прекрасно! Я сама неоднократно видела его в тоге — на сцене, конечно, — сообщила Вера Герасимовна. — И средневековый колет сидел на нём, как влитой, и всё прочее сидело. Была даже такая — не помню, чья — оперетта про сталеваров. Она ещё всегда по октябрьским и майским праздникам шла. Как же она называлась?
— «Весёлые плавки», — подсказал Самоваров.
Вера Герасимовна обиделась:
— Фи, какая пошлая и бородатая шутка! Оперетта называлась наоборот «Парень из нашего цеха». Или как-то похоже? Музыка была ужасная, и Лошкомоев, как всегда, пел из рук вон скверно, но костюм сталевара сидел на нём удивительно. Робу ему максимально приталили, брюки сузили, так что глаз от него нельзя было оторвать. Женщины просто с ума сходили! Кстати, в то время он был третьим мужем Клавдии Едомской, покойной супруги Альберта Михайловича. Я её понимаю: в Лошкомоева невозможно было не влюбиться. А теперь вот он и народного получил, и прямо за губернатором сидит, а стати никакой. Я его даже не сразу узнала, потому что смотрела не с той стороны, где бородавка. Только когда он повернулся, и бородавка показалась, я поняла, что это он. Как жестока жизнь!
Самоваров ободряюще заметил:
— А вот на Альберте Михайловиче и сейчас фрак будет отлично смотреться. Кстати, на вашей свадьбе фраки у гостей обязательны?
— Желательны. На худой конец сойдёт и смокинг, — ответила Вера Герасимовна. — Я понимаю, не у всех сейчас даже смокинг имеется. Но в костюмерной театра оперетты есть списанные фраки, в которых раньше выходил хор в финале «Марицы». Эти фраки немного пострадали от огнетушителя — на шефском спектакле в Мареевке загорелся бутафорский поролоновый торт. Это было ужасно! В антракте заведующая Мареевским клубом обронила в этот торт окурок, и во время финального чардаша из поролона вдруг повалил дым. Публика, естественно, стала выпрыгивать в окна. Тут выскочил на сцену местный монтёр с огнетушителем и пеной окатил хор, который пытался затоптать горящий торт. Фраки попортились. Если ты, Коля, хочешь, то Альберт Михайлович похлопочет, чтобы тебе дали не слишком дырявый.
— Нет уж, — запротестовал Самоваров. — Брать напрокат, так сразу римскую тогу! Вот увидите, на мне будет сидеть, как влитая. А наши общие друзья Тормозов с Пермиловским тоже наденут фраки? Или сталеварами нарядятся?
Вера Герасимовна потупилась:
— Мы с Аликом решили принять их потом, отдельно. Они могут во время церемонии излишне разволноваться. В пляс ещё пустятся не к месту! Мы же хотим, чтобы у нас всё было романтично. Лучше без них! Тем более, что бедный Витя до сих пор в больнице. Надолго, говорят. Как это страшно — то, что он делал!
— Он просто помогал людям, — вздохнул Самоваров. — Хотел только добра. Он был просто орудием в чужих руках. Как шприц.
— Дьявольская выдумка, — передёрнулась Настя. — Самое ужасное, что Витя и не виноват — он же сумасшедший. Ходил по квартирам, ставил уколы и думал, что лечит. Он очень радовался, а люди умирали. Он это знал?
— Трудно сказать. Не все же умирали и не сразу! А Витя после своих манипуляций мигом переключался на уборку — так уж он устроен. Этому занятию он предавался самозабвенно. Даже чашки кошачьи мыл. Сделав доброе дело — укольчик и уборку — он был счастлив. Только Шелегин, впавший в кому, его несколько напугал. Это случилось потому, что убираться не надо было — у Ирины Александровны всегда полный порядок в квартире. Отсутствие привычной разрядки в виде швабры или тряпочки сбило его с толку и привлекло внимание к странному состоянию больного. Правда, тут вообще сценарий не тот был, что у наших стариков. Шелегину Витя делал укол и сразу уходил. Это продолжалось не один день. Когда-нибудь очередная инъекция должна была стать последней и роковой. Время это неумолимо приближалось, Шелегин был уже очень плох, и именно в тот вечер могло всё кончиться.
— А если бы дозы не хватило? — спросила Настя.
— Значит, финал наступил бы на следующий день. Только вряд ли: состояние больного было крайне тяжёлое. Очень подходил тот вечер, чтобы поставить точку. Витя, как всегда, сделав укол, ушёл бы домой. Даша легла спать, Ирина задержалась на концерте. Всё шло, как по маслу. Сам Андрей Андреевич, с его тонкой чувствительной натурой, явно не собирался наблюдать агонию несчастного итальянца. Сбежал бы, как пить дать! Но не смог — слишком испугался. Его обуял приступ нервной рвоты. Боюсь, моё внезапное появление этому способствовало.
Вера Герасимовна округлила глаза:
— До чего же этот дирижёр хладнокровный и жестокий! Он мне в музее с первого взгляда не понравился.
— Совсем он не хладнокровный, — не согласился Самоваров. — И это самое удивительное! Он чуткий и ранимый. Некогда он поступил нечестно. По-своему он очень от этого страдал. А ведь он совсем не приспособлен природой для страданий. Он любил, чтоб было весело и хорошо, и вдруг такой груз. Не потянул! Как полгода назад стало ясно, что обман вот-вот обнаружится, Андрей Андреевич потерял голову. Он понял, что лишится не только душевного комфорта, но и житейского благополучия, и страшно испугался. А страх у него совершенно панический! Вызывает даже неукротимую рвоту. Такой нервный субъект! Он давно уже консультируется у Кихтяниной.
Вера Герасимовна даже подскочила на стуле:
— Я её много раз видела по телевизору и прямо скажу — есть что-то зловещее в её взгляде. И улыбается она зловеще! А муж её, говорят, организовал финансовую пирамиду и обобрал пенсионеров. Семейка Адамс, одним словом.
— Алла Леонидовна женщина очень умная, — сказал Самоваров. — Невозможно понять, причастна ли она к этому делу. Однако именно она познакомила Андрея Андреевича с Витей Фроловым на каких-то своих психологических посиделках. Такие мероприятия, по её словам, избавляют людей от навязчивых состояний. Они подошли друг другу: Витя был навязчиво добр, Андрея Андреевича навязчиво тошнило от страха. Ему пришло в голову использовать доброго больного человека для своих дел…
— А в милиции добились правды? Или это тайна следствия, и ты сам ничего не знаешь и нам не скажешь? — вступила в разговор Настя.
