Гвен только руками развела, потрясенная такой самоуверенностью.
– Ты же позволяешь Итану помогать!
– Итан – тоже член семьи, – объявила Надин, и Итан растерянно посмотрел на нее. – Он как Дэви.
– Дэви? Солнышко, Дэви в любой момент может уехать.
– Нет. Он останется и женится на тете Тильде, и они будут управлять галереей, пока я не окончу колледж. А потом они могут отойти от дел, и я займу их место. Неплохая карьера, верно?
Гвен осторожно присела на край стола:
– Надин, милая, деточка, твоя тетя ненавидит галерею и любит свои фрески, а это означает, что она всегда в разъездах. А Дэви – типичный пончик. Не думаю, что они все еще… э-э… встречаются.
– Иногда взрослые бывают так слепы, – покачала головой Надин.
– Только взрослые? – усмехнулась Гвен, поглядывая на Итана. – Боюсь, ты сама немного близорука.
Итан круто развернулся и вышел в галерею.
– Я все вижу, – заверила Надин.
– Итан без ума от тебя.
– Знаю.
– И относится к тебе совсем не по-братски.
– Знаю.
– И?! – не выдержала Гвен.
– Не понимаю, – нахмурилась Надин. – Просто мое сердце не замирает, когда он рядом. А ты? Ты понимаешь?
Гвен подумала о Мейсоне.
– Понимаю.
– А если я попытаюсь выяснить, и окажется, что того самого и нет, что мне тогда делать? Он мой лучший друг. Я не могу его потерять. А если солгу и попытаюсь притвориться, он догадается, потому что знает меня лучше всех на свете. Вот уже десять лет, как мы дружим.
– Да-а, – протянула Гвен. – Какой-то смысл в этом есть.
– А насчет Тильды ты ошибаешься. Дэви способен ее рассмешить. Я уже не помню, когда в последний раз слышала ее смех, но он ее смешит.
– Ты права. Но серьезные отношения основаны не только на смехе.
– Зато это хорошее начало, – отпарировала Надин. – Они честны друг с другом. Честны и откровенны. Родные люди.
– Совершенно чужие люди. Твоей тете Тильде есть что скрывать, а Дэви тоже не мальчик из церковного хора.
– Я вижу то, что вижу, – не отступала Надин. – И не думаю, что тебе следует целоваться с мистером Фиппсом.
– Ну-ну, бабушкам тоже позволено встречаться с мужчинами, – раздраженно напомнила Гвен, уходя в офис. Внучка последовала за ней.
– Какая жалость, что мистер Форд оказался киллером.
– Надин, ты не можешь знать этого наверняка, – устало ответила Твен, морщась от вернувшейся головной боли. – И вообще я иду спать.
– Может, он убивал только тех, кто этого заслуживает? – предположила Надин. – Вроде Джона Кьюсака в «Поворотном моменте». И вершил праведный суд.
– Доброй ночи, Надин, – вздохнула Гвен, открывая дверь, – и оцепенела.
На пороге стоял едва вмещавшийся в проем Форд.
– Прошу прощения. Ну, как все прошло?
Надин, тихо ойкнув, растаяла в галерее.
– Неплохо, – кивнула Гвен, стараясь дышать ровно.
– С улицы все выглядело прекрасно. Когда я ушел. Через окно.
– Вот как? Спасибо.
– Хорошо мы поработали. Такая чистота.
– Спасибо, – повторила Гвен, кивая как идиотка.
– Спокойной ночи, – сказал Форд.
– Спокойной ночи.
Форд пошел к себе.
«Сейчас я грохнусь в обморок. Дыши, ради Бога, дыши!» Какая же она дура! Мейсон поцеловал ее, и ничего не случилось, а стоило Форду показаться в дверях, как она задыхается.
– Как считаешь, он слышал, что я говорила? – поинтересовалась вернувшаяся Надин.
– Он слышит все. А теперь я иду спать. Если передумаешь насчет Итана, не занимайся сексом на офисном диване.
– Угу, и не стану засовывать бобы в нос, – разозлилась Надин.
Гвен отвернулась от нее и направилась к себе, чтобы ни о чем больше не думать.
Тильда, дрыгнув ногами, сбросила джинсы и, голая, подкатилась к Дэви, тоже успевшему растерять остатки одежды.
– Это еще не все, – выдохнула она, чувствуя жар его тела. Она не могла насытиться близостью, ей хотелось вползти в него, спрятаться, остаться в нем навсегда.
– Господи, да, – шепнул Дэви, сжимая ее крепче.
– Я имею в виду – обо мне. – Тильда закрыла глаза, ощущая скольжение его тела по своему, давление его пальцев на свои бедра, желая его всего, горячего и неутомимого, в себе, и как можно скорее. – Мне нужно рассказать еще кое о чем.
– Говори. – Дэви наклонил голову.
– Мой дед продал Писарро в Метрополитен-музей. – Она охнула, когда он припал к ее груди и захватил губами сосок. – Картина была написана при жизни самого Писарро. – Тильда зарылась пальцами в его волосы и выгнулась, чтобы унять бурление в крови. – Ее написал мой прадед. Прекрасная копия.
Дэви поцеловал ее в шею.
– Мой дед продавал Бруклинский мост на металлолом, – прошептал он. – Трижды.
Он провел языком по хрупкой ключице.
– Мой прапрадед обвел вокруг пальца Лувр, – призналась Тильда, позволив руке отправиться в путешествие в южном направлении. Дэви вздрогнул. – Теперь там тоже висит Гуднайт.
Она нашла его, твердого, набухшего, и стала гладить, пока Дэви не поймал ее руку.
– Прекрати! – задохнулся он. – Иначе все будет завершено еще до конца моего срока.
– У тебя такой большой срок?
Она поцеловала его и отпрянула, не коснувшись языком языка.
– Нет. Это у тебя такая горячая ладонь. – Он сунул руку между ее бедер. – Кажется, я помню. Бывал здесь раньше. – Его палец проник внутрь, и она вскрикнула.
– Мой прадед выманил у Вандербильта железную дорогу, – прошептал он ей на ухо. – Иисусе, Тильда…
– Знаю. Знаю. – Она закрыла глаза, закусила губу и отдалась жару, который он пробуждал в ней. – Слушай меня. – Упоенно раскачиваясь, она дышала в одном ритме с движением его руки. – Слушай меня. Слушай меня. Моя семья подделывала картины уже… О Господи, трахни наконец меня!
Дэви лег между ее бедер, и она снова выгнулась, чтобы встретить его, и он скользнул в нее, быстро, резко, заставив вопить, задыхаться и кусать его плечо, пока он держал ее, входя все глубже. Горячий вал накрыл ее с головой, и она взлетела на гребне, лихорадочно ловя ритм.
– О Боже, как хорошо! Не останавливайся! Только не останавливайся! – Тильда двигалась в унисон с ним, ощущая, как нарастает напряжение, купаясь в горячечном жару. – Я тоже подделываю картины, – шептала она, а он сжимал ее все крепче. – Моя… семья… занималась этим… четыре века… – Дэви прикусил мочку ее уха, и она задрожала. – Мы были мошенниками… целую вечность.
