– У нее несколько небольших царапин и ссадин на руках, ваша светлость, но самую большую угрозу для ее жизни представляет кровотечение.
Ричард прижал руку Ли к груди. Ли еще не согрелась, хотя он навалил на нее целую гору шерстяных одеял. Она не пошевелилась, не издала ни звука, пока доктор тыкал своими инструментами, и все это время из ее тела текла кровь.
– Неужели вы не можете остановить его? – Ричард чувствовал дурноту и головокружение. Комната покачивалась перед глазами.
На лбу у доктора блестели капельки пота. Он нащупал пальцами запястье, проверяя пульс.
– Я сделаю все, что в моих силах, но и мать, и ребенок в опасности. До тех пор пока она не родит, и как можно скорее, у них обоих шансы невелики. С вашего разрешения я дам ей отвар, ускоряющий роды.
– Делайте все, что считаете нужным, только спасите мою жену.
Лицо Ли было таким бледным, а дыхание таким поверхностным, что его даже не было слышно. Горло Ричарда сдавило, глаза горели.
Она лежала неподвижно, словно мертвая, даже во время схваток, когда тело силилось освободиться от ребенка. Как сможет она пережить такую боль?
Как Ричард будет жить без нее?
Нет, не думать об этом. Ли не умрет. Он этого не допустит.
Спустя несколько часов на свет, крича, появился их сын. Ричард даже не видел его. Все, что он видел, – это целый поток крови, хлынувшей из ее тела вместе с ребенком.
– Сделайте же что-нибудь! – закричал он. – Ради всего святого, сделайте что-нибудь…
Комната закружилась вокруг него, словно он снова очутился на скале, на краю обрыва, сжимая жену в руках. Воздух в комнате казался невозможно холодным, хотя в камине жарко горел огонь.
Ричард упал на колени, схватил ее руку и прижал холодные безжизненные пальцы к губам. Крепко зажмурившись, чтобы не видеть, как кровь вытекает из ее тела, нежно убрал волосы с лица.
Доктор смешал отвары пастушьей сумки и тысячелистника и влил ей в горло.
– Чтобы остановить кровь, – пояснил он.
Он повторил процедуру с корой белой ивы, настоянной на вине, затем обмыл Ли отваром пиретрума для борьбы с инфекцией.
Слишком много крови, думал Ричард. Сможет ли Ли выжить?
Но пока сердце продолжает биться и она дышит, он не потеряет надежды.
Ричард прижал ее ладонь к своим губам и стал мысленно повторять все молитвы, которые знал, надеясь, что на этот раз Бог услышит.
К утру поднялась температура. Ли простонала:
– Ричард, прости меня…
Ее слова, словно плеть, хлестали тело, хлестали душу.
– Любимая, мне нечего тебе прощать.
Еще никогда Ричард не чувствовал себя таким беспомощным. Все, что он мог делать, – это протирать влажным полотенцем лоб, держать за руку и слушать бессвязные бормотания, которые Ли произносила в бреду. Она звала свою сестру, тетю, племянника. Звала Элисон и Джеффри. Умоляла Рейчел пощадить жизнь ее ребенка.
Но чаще всего Ли звала Ричарда. Снова и снова произносила она его имя, умоляя простить ее за то, что убила их ребенка.
Ричард думал, что умрет от невыносимой муки, слыша голос жены, надломленный горем и отчаянием. Разве он станет ее за что-то винить?
Это себя он проклинал, ненавидел и винил. Если б не он с его грязным прошлым, она бы никогда не оказалась в опасности.
Он должен был защитить Ли, но нет, это она защитила его. Это она спасла его жизнь там, в скалах. Он бы с радостью отдал жизнь, лишь бы жила Ли.
Сзади подошел доктор. Заколебался на мгновение, потом положил на плечо Ричарда ладонь.
– Боюсь, что больше ничего не могу сделать, ваша светлость. – Голос дрогнул. Доктор прокашлялся. – Кровотечение почти прекратилось, но она очень слаба. Теперь остается только надеяться и молиться.
Ричард потерся щекой о ее ладонь. Он слышал слова доктора. Но они не имели смысла.
– Я бы хотел побыть наедине со своей женой.
Доктор потрепал его по плечу.
– Я буду за дверью, если понадоблюсь.
Не осталось ничего, только надеяться и молиться. Умом Ричард понимал это, но сердце отказывалось слушать. Он оперся о кровать и прорычал Ли в ухо:
– Ты не умрешь! Ты меня слышишь? Я этого не допущу. Ты нужна мне… – Он не мог остановить слез, катящихся по щекам. Да и не пытался, – Ты нужна мне, Ли. Ты всем нужна: Элисон, Мэтью, Джеффри, нашему малышу. Ты ведь еще даже не видела нашего мальчика. Я даже не знаю, как ты хочешь назвать его. Мы никогда не обсуждали это. Ты должна вернуться к нему, ко мне. Без тебя мы не можем быть семьей.
Он уже открыто плакал, спина вздрагивала от всхлипов.
– Ли, любовь моя. Пожалуйста, открой глаза. Я не смогу жить без тебя. Ты должна вернуться ко мне. Без тебя меня нет…
Она слышала голос Ричарда, сдавленный от горя, надломленный от безнадежного отчаяния, зовущий сквозь темноту, тянущий назад, к боли. Всхлипывающий. Просящий. Умоляющий.
«Не покидай меня. Не уходи».
Но Ли устала. Очень сильно устала. Ей хотелось спать.
Но Ричард не позволял. Каждый раз, когда она погружалась в сон, он сжимал ее руку, обтирал лоб, шептал слова, которых Ли не понимала, пока наконец она не открыла глаза.
Перед глазами все расплывалось. Комната завертелась вокруг. Ричард сидел рядом, прижимая ее ладонь к своей щеке, плечи вздрагивали, а по лицу текли разрывающие сердце слезы.
– Ричард, – выдавила Ли. Из-за болезненной сухости в горле слова вышли такими тихими, что он, кажется, не услышал ее, но сил повторить попытку не было. Ли начала дрожать.
Она сжала руку мужа, ища тепла, ища утешения. Плечи его напряглись, он вскинул голову, и черные глаза сквозь слезы встретились взглядом с Ли. Брови приподнялись, рот приоткрылся, на лице появилось слабое выражение неуверенности, словно Ричард не мог поверить, что это наяву, а не во сне, а возможно, это она спит и видит сон. Ричард испустил вздох откуда-то из глубины груди и поцеловал ладони Ли.
– Я люблю тебя, – шептал он дрожащим голосом снова и снова, прижимаясь губами к рукам. Запах жасмина и амбры наполнил ее покоем, уменьшил тревогу.
Но потом нахлынули воспоминания.
Яркие вспышки света. Рейчел. Скалы.
Ли приложила ладонь к животу. Он был пустым и плоским, и Ли застонала. Боль, сильная и ослепляющая, пронзила спину, растеклась по ногам. Горло сжалось. Ричард накрыл ее руку своей, но Ли отвернулась к стене. Сердце разрывалось на части. Душа истекала кровью.
Она своей глупостью убила их ребенка. Убила его там, на утесе, так же верно, как если бы пронзила ему сердце.
