– Извини… Едва ли я смогу это сделать, – сказал я. – Почему бы тебе самой не украсть? Я настороже постою, если хочешь. – Хотелось помочь, не хотелось отказывать, но я слишком трусливый.
– Я хочу, чтобы ты это сделал. Если меня поймают за кражей собственной вещи, это будет дикость, абсурд. Ты должен это сделать. Ты меня крабами заразил! Знаешь, какая это мерзость?
– Но если меня поймают, посадят в тюрьму… – Тут я понял: возможно, идея не так уж плоха. Черт возьми, это шанс! В любом случае либо я вознесусь на вершину, либо кану на дно – то и другое весьма привлекательно. Если преуспею, верну девушку своей мечты, если потерплю неудачу – осуществлю мечту о растлении, а потом можно будет повеситься в камере. Повеситься в собственной камере абсолютно логично. Сразу оправдаются мои суицидальные наклонности.
– Легко выйдет, – заверила она. – Хиббены двери не запирают. – Подошла, крепко поцеловала меня в губы. Положила мою ладонь на полную грудь. Опустилась передо мной на колени. – Пожалуйста…
Я одновременно ослаб и окреп. Испытывал моральное потрясение, но склонность к браваде и глупым поступкам усилилась. Я стиснул ее грудь и отважно сказал с мужской силой:
– Сделаю.
Почему бы и нет? Ради Авы! Дон Кихот сделал бы для Дульцинеи.
– Нынче ночью, – улыбнулась она. – Тогда завтра я съезжу в Нью-Йорк, коллекционер заберет бюст, Хиббен еще не успеет заметить пропажи… Знаю, дикость, но, по-моему, выйдет.
– Часа в два пойду. Хиббены заснут к тому времени, – сказал я, подписывая свой смертный приговор, или предсмертную записку самоубийцы, или как там это называется, когда понимаешь, что сознательно совершаешь безумство.
Она снова сладко поцеловала меня и повела к кровати. Я лег на нее сверху.
– Хочешь, чтобы я украл там еще что-нибудь? – уточнил я.
В ответ она сунула мне в рот язык. Я был новичком, но преступная жизнь демонстрировала, что в ней есть свои прелести.
Мы быстро разделись, взаимно осматривая голые безволосые тела.
– По-моему, нет шанса снова заразить друг друга? – спросил я.
– Вряд ли.
Ниже пояса она на некий извращенный лад напоминала незрелую девочку, а я – вареного цыпленка с эрекцией.
Я снова ненадолго присосался к носу, но, по ее мнению, нам не стоило заниматься любовью, она беспокоилась, что при моем слишком долгом отсутствии Реджинальд с Аланом угадают правду. Но добавила, что, если я вернусь с головой, мы сможем снова лечь в постель. Я оделся, поцеловал ее на прощание, пообещав:
– Через несколько часов вернусь с головой.
И вернулся на третий этаж к Тинклу и Мангрову. Они жаждали знать, зачем Ава меня вызывала. Я сказал:
– Хочет, чтобы я позировал для скульптуры. Ее заинтриговал мой разбитый нос.
Наряду с некоторыми другими весьма непривлекательными качествами я становился очень хорошим лжецом.
Глава 37
Пароль. Почти, но не совсем миньян.[90]Я сказал, она сказала, после чего мне в руку впивается игла. Морская пехота забивает гол. Своеобразная светская вечеринка. Транспозиция головы. Если ружье выходит на сцену не в первом акте, а в последнем, оно все равно стреляет?
Мангров ушел из комнаты Тинкла около полуночи.
– Спокойной ночи, командор, – сказал я.
– Спокойной ночи, командор, – сказал Тинкл.
– Так держать! – сказал Мангров и вышел.
Я хотел еще подзаправиться виски Тинкла перед выполнением преступного задания, намеченным на два часа ночи.
Мужественно не обмолвился ни словом членам Федерации, собираясь, естественно, действовать в одиночку. Во-первых, нельзя выдать Аву, во-вторых, еще больше не хочется впутывать Мангрова с Тинклом – зная о моих планах, они превращались в сообщников.
Впрочем, я беспокоился, как бы не отключиться и не провалить все дело. Поэтому попросил Тинкла:
– Пожалуйста, время от времени проверяй, не отключился ли я.
– Как же это проверить?
– Спрашивай у меня, не отключился ли.
– Даже если ты отключился, вполне можешь сказать, будто не отключился.
– Правда. Пожалуй, в таком состоянии я особого доверия не заслуживаю. Давай придумаем пароль. Такой, который будет известен только моему неотключившемуся сознанию.
– Откуда мы знаем, что ты сейчас уже не отключился?
– Не думаю, чтоб отключившийся беспокоился, что отключился, – сказал я, чувствуя нараставшую безнадежность. – Такого просто не бывает.
– Может быть… Хотя я иногда во сне знаю, что сплю.
– Ну, даже если я отключился или сплю, просто давай придумаем пароль. Как твое второе имя?
– Спенсер.
– Алан Спенсер Тинкл?
– Да.
– Мне нравится. Таков и будет наш пароль: Спенсер.
– Моя мать считала, что со вторым именем Спенсер я могу стать первым евреем-президентом. Такая у нее была надежда.
– Я должен был догадаться, что ты еврей, – сказал я. – Даже не верится, что мы раньше не догадались о нашем еврейском братстве. Здесь много евреев. Это заведение надо было б назвать колонией Розенберг.
Дождавшись этого момента, Тинкл вытащил из шкафа кассетный плеер с радиоприемником, достал из ящика письменного стола записи из альбомов еврейских комиков. Среди них были Сид Сизар, Мэл Брукс, Буди Аллен, Карл Райнер, Ленни Брюс.
– Ты на полпути к миньяну! – заметил я.
Мы начали слушать альбом Мэла Брукса, и приблизительно через полчаса Тинкл спросил:
– Как мое второе имя?
– Спенсер.
– По-моему, ты еще тут.
– Наверно… Если я в затмении, то в затмении внутри затмения, поэтому понимаю, что происходит. Вот в чем дело.
– Именно это я раньше пытался сказать.
– Значит, мы согласны.
– Ладно, – сказал Тинкл.
В час тридцать я собрался уходить.
– Как всегда, Алан, спасибо, за виски, – сказал я. – Сейчас я должен покончить с собой.
– Шутишь, да? Это у меня рак пениса.
– Шучу. Нет у тебя рака пениса. Я уже говорил, чего только не видит каждый мужчина на собственном пенисе. Даже еще не начал рассказывать, что сам видел в последнее время. Причем совсем недавно… Интересно, не видел ли кто-нибудь на своем пенисе Деву Марию. Знаешь, видения повсюду являются. Конечно, такое видение было бы очень вульгарным, церковь наверняка не признала бы, но все может быть.
