Но с Абдуллиным начало твориться что-то непонятное: теперь он метался от стены к стене, продолжая бормотать, но я не могла разобрать его слов, они все сливались в какое-то полукарканье — полугуденье.
Раздался телефонный звонок, он кинулся к телефону.
— Кто? — Речь его мгновенно приобрела ясность. — Жанночка! Приходи. Приходи. Ангел мой неземной! — Он засмеялся и обернулся ко мне. — Девчушечка совсем, двадцать три, а такая чувствительность, восторг!
Я не стала дожидаться прихода чувствительной барышни и поднялась, чтобы уйти.
— Подарю вам одну работку, я делал ее с Анны. Мы прожили с ней год. Признаюсь, было с ней тяжело. Мне нужны безмолвные бабочки, — чтобы сидела в кресле и смотрела на меня во все глаза. Они меня успокаивают. — Анна была слишком, ну, как бы это выразиться, слишком любопытна! Однажды, когда шаги только стихли, она пошла и выключила в чулане свет.
— И что произошло?
— Ничего.
— Ничего?!
— Да. Но на следующий день мы расстались. Вера — это все. Надо чтить тени умерших. Они дают нам силу. Они дают нам талант и способность работать. Я пишу только потому, что Лев дает мне свою силу, он здесь, — он обвел глазами мастерскую — он остался здесь, после того, как все случилось. Здесь везде — он, везде. Но Лев сильно тянет меня за собой. Бабочки мои удерживают меня. Да, их устремленный на меня преданный взгляд удерживает меня здесь. Анне не хватало преданности. Да. Не хватало преданности. И потом, — голос его как-то звякнул, словно отключившийся вдруг телефон, — ее отношения с Филипповым…
— С Филипповым?
Больше он ничего не произнес. Я сама толкнула дверь в коридор, а он, молча, пошел следом и закрыл за мной дверь. Выходя на узкую лестницу, я. не оглянувшись, стала быстро спускаться. И между вторым и третьим этажом вспомнила, что не взяла у Абдуллина портрет Анны. Секунду поразмыслив, я все-таки решила вернуться. Глянув в распахнутое окно подъезда, я увидела низкую и проржавевшую крышу соседнего дома, вечных голубей, выхаживающих по ее краю и желтый лист, зависший между веткой смотрящего в окно тополя и мной… когда мой взгляд скользнул по ступеням подъезда и по его давно некрашеным стенам, я почувствовала: что-то изменилось. В подъезде стояла какая-то дымка, у меня почему-то мелькнуло: «Солярис», хотя, разумеется, это был никакой не Солярис, но что-то сходное с ним и оттого пугающее в этой странной дымке было… Впрочем, ерунда… Я поднялась, чуть помедлила у двери мансарды и постучала: звонка нигде не было видно.
Вряд ли то, что случилось потом, можно было бы назвать «сексом», «эротикой», или какими-то иными привычными названиями. Больше всего происшедшее напоминало… полет на метле! Честное слово! Я неслась куда-то в бездну, а потом, прямо над ней, уже чувствуя голыми ступнями жар красных углей, взмывала ввысь, и свет мертвой Луны омывал меня всю, точно ледяной душ, и снова я летела вниз, алые искры слепили мне глаза, а затем острые капли небесного холода, покалывая кожу, медленно стекали по моей груди… Имя Анны, словно, нежное, белое облако, иногда всплывало в черной прохладе ночи и прижималось то к моей груди, то к обнаженным плечам…
Я проснулась. В окно светила желтая Луна.
«Когда я вышла от него, была ночь. В первый ми, когда дверь мансарды распахнулась, мне показалось, что на ступеньках сидит, уронив голову на согнутые колени, какая-то девушка… Нет, только тень дерева…
Абдуллин стоял в дверях. И он, и я ничего не говорили друг другу. Наше молчание было столь естественным сейчас, что произнеси он хоть одно слово, путь простое «до свиданья», мне кажется, на меня бы рухнули, словно театральные декорации от неловкого движения мастера сцены, рухнули бы вяло-крашеные стены подъезда. Но ничего не произошло. Он молча улыбнулся и скрылся за дверью.
Я не была оскорблена тем, что он и не подумал предложить проводить меня. Если бы он пошел со мной и, расставаясь, влажно поцеловал мои пальцы, все происшедшее уложилось бы в рамки пошлого романчика — однодневки. А сейчас я уносила в себе неземной гул. И даже если он остался у себя в мастерской просто из-за нежелания куда-либо тащиться ночью, то есть элементарного хамства, мне это было вполне безразлично.»
Отоспавшись, я, наконец, дочитала записки Анны до конца.
Как всегда, сразу обнаружилось, что в прошлый раз я остановилась на том самом месте, где Анна описывает как впервые, ночью, сама, от безрассудного отчаянья, приехала в мастерскую Абдуллина.
Утром я пошла в агентство недвижимости. В квадратном, обставленном красивой офисной мебелью, помещении, сидели и стояли молодые мужчины, одетые с той тщательностью и улыбающиеся с тем вежливым равнодушием, какие отличают обычно служителей фирм ритуальных услуг. Словно их близнецы встречали нас в крематории, когда мы провожали в последний путь одноклассника, разбившегося на мотоцикле.
Но здесь они просто работали охранниками.
Молодая женщина-риелтор показала мне на стул возле ее стола. Ритуальные мужчины отступили в четыре угла комнаты, иногда переговариваясь, точно японские манекены.
— Что делать, дом старый, — стала объяснять риелторша, — нужно ждать. Обычно мы продаем за месяц — два, а тут…
— А тут уже полгода или даже … — Я вдруг поняла, что не могу точно назвать срок моего пребывания в этом странном городе… И вообще — что это за мужчины? Может быть, меня давно уже н е т? И только моя душа считает, что у меня есть тело? И это самообман души?
Дрожь пошла по моей коже. Это думала не я, это думала з а м е н я Анна. А я о т к у д а — т о принимала ее мысли, словно телепатически.
— Полгода? — Женщина-риелтор смотрела на меня потрясенно. — Как полгода? Дайте я посмотрю бумаги. — Она стала доставать из ящика черного стола прозрачные папки.
— Вот, ваша квартира… — Она перелистнула страницы договора. — Нет, извините. Это договор вашего соседа, как его… Такой оригинальный старик…
— Так он же умер, Елена, — в комнату незаметно вошла еще одна женщина, рыжая и веснушчатая, — не успел продать сам.
— Но дарственную-то успел оформить.
— А… Понятно, — сказала рыжеволосая, — просто была не в курсе.
Ритуальные манекены переглянулись.
Я была совершенно потрясена. И окончательно растеряна. Когда Василия Поликарповича не стало? В больнице? На улице? И почему знают они, а я ничего и не слышала? Куда подевался Иван?
— В общем, я на вас надеюсь, — почти выкрикнула я, — ищите покупателя! — И торопливо выскочила из душного агентства…
Через полчала я звонила Ивану.
Мы встретились с ним в Первомайском сквере. Уже стоял май, уже или еще, мелькнуло и погасло в мыслях, все расцвело, первые алые и желтые тюльпаны пестрели среди неестественно зеленой травы: она еще не успела привычно запылиться и потускнеть. Топали косолапые дети. И я вдруг с тоской подумала, что Максим забыл меня… Максим? Кто это? Отозвалось в душе прохладным звоном: Мааксимммм!
