Книга Дивертисмент братьев Лунио - Григорий Ряжский

На другой день, утром, мы сошли с поезда, взяли такси и первым делом поехали на Волково кладбище. Иван разевал рот и глазел по сторонам, для него это был первый в жизни отрыв дальше областного центра. И сразу в сказку.

Мы с Нямой тоже никогда не были в Ленинграде, но разглядывать его, по крайней мере, сейчас было некогда. Мы ехали и думали, как нам построить разговор, там, на кладбище. Действительно, что у нас было кроме дедовой фотографии, которую при желании можно было приложить к керамическому фото на могильном камне и сравнить. А то, что оно там было, мы знали ещё от Гирша. На этом факты заканчивались, оставались лишь домыслы и неуверенность в исходе нашего предприятия.

С самого начала так приблизительно всё и шло, пока не вмешалась Юлия Григорьевна.

– Какая ещё фотка? – удивился замдиректора конторы и покрутил у виска, дивясь компании, состоящей из простецкого вида длинномерного и молчаливого мужика, непонятной по деньгам женщины под шестьдесят и двух неотличимых карликов неопределённого возраста. – Вы мне документ предоставьте, документ, или наследное дело там, или постановление суда. Да мало чего, так каждый придёт и права качать станет, положьте меня туда, а этого сюда, а другого вон куда! А у меня нету столько места, чтоб покласть вас всех. – Он встал и демонстративно указал рукой на дверь. – Всё, разговор окончен, товарищи друзья!

– Но мы же не претендуем на отдельное место, вы поймите, – попытался вставить слово Няма, – мы просто просим разрешения на подхоронение, в ту же самую нашу могилу. Вы сами пойдите и сравните фотографии, одно ведь лицо практически у отца и сына. – И выложил фотографию Гирша, где он стоит по пояс голый, с клубничиной в руке и улыбается. Рядом – Франя, положившая голову ему на плечо, и на лице её такая же счастливая улыбка.

– А какой хоть номер у вас участка, – неуверенно спросил замдиректора, – и ряд какой?

– Не знаем мы какой, – покачал головой я, – мы не местные.

– Мы с востока приехали, – пояснил Няма, чтобы стало ясней.

– Вот и езжайте к себе на восток, – насмешливо протянул конторский, – и не морочьте людям голову. Всего хорошего!

– Выйдите, пожалуйста, – внезапно обратилась к нам Юлия Григорьевна, – нам с товарищем нужно поговорить. Вы не местные, а я местная. – И умоляюще посмотрела на нас. – Я вас очень прошу.

– Вспомнил я! – молчавший до этого Иван ни с того ни с сего вдруг хлопнул себя по лбу обветренной ладонью. – Я тебе к нашему начхозу Пыркину дорогу указывал, тогда ещё на проходной, на упаковочной, помнишь? Это как раз я увольнялся уже, перед Дюкой, когда жить стали с ней и Григорий Наумычем. Ну, вспоминай давай!

Няма прихватил его за штанину и повёл на выход. Тот послушно последовал за Нямой, перебирая губами детали своей исторической встречи с тёщей.

Мы вышли и сели на скамейку для посетителей. Через пару минут вышла бабушка и, прикрыв глаза, кивком дала знать, что вопрос улажен.

– Как? – спросил Няма.

– Как, бабуль? – усилил я его вопрос своим.

– Брошка, – улыбнулась Маркелова, – кружок отдала ему наш пустой. А он и взял с удовольствием.

– Так ты нашла тогда Пыркина или не нашла, я не понял? – повторил свой вопрос Иван, так и не добившийся от Маркеловой ответа. – Я тогда нормально тебе объяснил, я помню.

Мы все улыбнулись. Гирш теперь будет лежать рядом с мамой и отцом, как он хотел, и все мы теперь это точно знали.

– Ну что, на Фонтанку? – спросил Няма.

– На Фонтанку, – кивнули мы с бабушкой.

– А после домой? – вставил свой вопрос Иван. – Или походим ещё, я гляжу, красиво тут, не то что у нас на районе упаковочной. Дюке б, наверное, тоже понравилось.

– Давайте до центра не доедем немного, а дальше пешком пройдёмся до Фонтанки, – предложил я.

– Чтобы его глазами посмотреть, Гиршевыми, да? – одобрительно вздёрнул голову Няма.

– Помнишь, он рассказывал, как после севера вернулся, в его самый первый день, когда он пирожками давился, и молоток купил, и не мог налюбоваться ещё, голова ходуном ходила? – задал я глупый вопрос, потому что и так знал на него ответ.

Вместо ответа Няма прикрыл глаза и продекламировал нараспев:

– ...так шуми сильней, ещё и ещё, грохочи своей Петропавловской пушкой, звони своими весёлыми трамваями, шелести проливными дождями, удивляй высоченными колоннами, изгибными набережными и именитыми дворцами, ослепляй своими белыми ночами, разводи невероятные мосты, ты слышишь меня, город мой?

Не дожидаясь Нямкиной коды, я подхватил уже сам:

– ...я иду по тебе, я топчу твой асфальт казёнными башмаками, я дышу твоим прозрачным воздухом, я жадно втягиваю его, так чтобы рвались от счастья лёгкие, я читаю тебе колдовские стихи, я пою твои волшебные песни, я делюсь с тобой самым потаённым и сокровенным, мой ненаглядный Ленинград, названный светлым именем того, кто умер, но чьи идеи остались...

Уже отпустив такси, мы добирались до дома на Фонтанке не меньше двух с половиной часов. Всё это время мы шли по городу, произвольно сворачивая в переулки и вновь вытекая из них к набережным и площадям, мы считали мосты, но быстро сбились со счёта, мы видели Зимний дворец, мы лицезрели застывших могучих атлантов, похожих на нашего Ивана, но ещё задумчивей и без одежды. Задрав голову, мы изучали взглядом Александрийский столп, а потом удивлялись бронзовым коням на Аничковом мосту и широченности, как сама Нева, главного городского проспекта.

А потом бабушка подвела нас к старому дому на Фонтанке, отделанному красивым кафелем, с рельефной лепниной по фасаду, с витыми коваными решётками на овальных удлинённых окнах над парадной и с витражными вставками в них. И сказала:

– Мы пришли, мальчики. Вот наш дом. И ваш тоже.

Иван задрал голову и оценил увиденное:

– Со стёклушками разноцветными это они нормально придумали, надо мне такую линию запустить, только с пластика.

– А пустит? – спросил я, обращая свой вопрос к Юлии Григорьевне.

– Или сразу отстреливаться начнёт? – поддержал меня Няма, чтобы снять напряжение. – У него именное осталось, не знаешь, бабуль?