Следуя исключительно этим откровенно русоненавистническим «сказкам», наш досточтимый телелитератор снова не поставил в известность ни зрителя своего, ни тем паче читателя о том, что существует — все же существует! — непобедимо, как сама правда, продираясь сквозь толщу многовековой клеветы, действительно другая версия кончины царевича Ивана. Версия не «гибели от руки отца», но его естественной смерти от болезни. Смерти, которую он, возможно, задолго предчувствовал сам. Предположения об этом, в отличие от «свидетельств» иностранцев, как опять-таки указывает митрополит Иоанн, «имеют под собой документальную основу».[593]Думается, читатель вправе ознакомиться и с ними…
Начнем с того, что англичанину Джерому Горсею молодой наследник царя далеко не случайно запомнился человеком «мудрым и мягким». Эти чудом уцелевшие осколки разбитого, злобно раскромсанного и оплеванного образа царевича, как и образа его отца, действительно передают нам реальные черты личности старшего сына Ивана Грозного. Иван Иванович в самом деле был очень похож на отца. Похож прежде всего глубокой образованностью, искренней верой. Именно поэтому «еще в 1570 г., - пишет церковный автор, — болезненный и благочестивый царевич, благоговейно страшась тягот предстоящего ему царского служения, пожаловал в Кириллов-Белозерский монастырь огромный по тем временам вклад — тысячу рублей. Предпочитая мирской славе монашеский подвиг, он сопроводил вклад условием, чтобы „ино похочет постричися (принять постриг), (то) царевича князя Ивана постригли за тот вклад, а если, по грехам, царевича не станет, то и поминати“. Косвенно свидетельствует о смерти Ивана от болезни и то, что в „доработанной“ версии о сыноубийстве смерть его последовала не мгновенно после „рокового удара“, а через четыре дня, в Александровской слободе. Эти четыре дня — скорее всего время предсмертной болезни царевича». Наконец, добавляет тот же автор, «в последние годы жизни Иван Иванович все дальше и дальше отходил многомятежного бурления мирской суеты. Эта „неотмирность“ наследника престола не мешала ему заниматься государственными делами, воспринимавшимися как „божие тягло“. Но душа его стремилась к Небу. Документальные свидетельства подтверждают силу и искренность этого стремления. В сборнике библиотеки Общества истории и древностей помещены служба преподобному Антонию Сийскому, писанная царевичем в 1578 г., „Житие и подвиги аввы Антония чудотворца… переписано бысть многогрешным Иваном“ и похвальное слово тому же святому, вышедшее из-под пера царевича за год до его смерти. Православный человек поймет, о чем это говорит…»[594]
Кстати, о духовных сочинениях Ивана Ивановича, сохранившихся в архиве графа ФА. Толстого (и действительно опубликованных в многотомной Библиотеке императорского Общества истории и древностей российских), вспоминает в своей книге о Грозном историк Казимир Валишевский. Но… ограничивается по сему поводу лишь снисходительным указанием на то, что царевич был-таки «не чужд образования».[595]В большинстве же прочих исследований сам факт существования этих рукописей и вовсе обходится глухим, бессильным молчанием. Ведь тогда потребовалось бы, волей-неволей нарушая вековое табу, пересмотреть, глубинно переосмыслить всю привычную схему убогих (так и разящих за версту непримиримым «классовым подходом») представлений о «жестоком и разнузданном» наследнике тирана. Наследнике, у которого с отцом, по «свидетельству» пастора Одеборна, даже любовницы были общие, и коими отец и сын, ради дикой прихоти, время от времени менялись друг с другом…
Между тем о кончине царевича так или иначе сообщают не только иностранные авторы. И не только русские летописи. Читатель должен знать (хотя г-н писатель-историк Э. Радзинский снова не предоставляет ему этой возможности): о смертельной болезни сына говорил сам Грозный. В личном послании из Александровской слободы, адресованном боярину Н. Р. Юрьеву и дьяку А. Щелкалову, царь писал: «Которого вы дня от нас поехали и того дня Иван сын разнемогся и нынече конечно болен и что есма с вами приговорили, что было нам ехати к Москве в середу заговевши и нынече нам для сыновий Ивановы немочи ехати в середу нельзя… а нам докудова бог помилует Ивана сына ехать отсюда невозможно».[596]Послание датируется серединой ноября 1581 г., т. е. действительно последними днями жизни царевича. Но, как видим, в нем отсутствует даже слабый намек на какие-то серьезные разногласия, трагический конфликт между отцом и сыном. А ведь именно в своих письмах царь всегда был предельно эмоционален. Именно в них — когда с презрительной надменностью или едким сарказмом, а порой и с пронзающей горечью — говорила его пылкая, искренняя душа, не таившая ни доброго, ни злого, ясно сознававшая все свои пороки и «язвы духовные». А потому случись действительно нечто страшное в те ноябрьские, уже по-зимнему стылые дни, и оно неминуемо прорвалось бы на бумагу десятками, сотнями самобичующих слов, подобных тем, что на веки остались в Завещании Грозного-. «От божественных заповедей ко ерихонским страстям пришед, и житейских ради подвиг прелстихся мира сего мимотекущею красотою… Лемеху уподобихся первому убийце, Исаву последовах скверным невоздержанием»…[597]
Но нет. Ничего подобного в том письме нет. В нем нет даже такой присущей Ивану Васильевичу фразы, как «по грехам моим» (все беды и неудачи царь неизменно объяснял в первую очередь своими же собственными грехами, просчетами, ошибками). Он скажет эти слова позднее, на заседании боярской. Думы, собранной уже после похорон наследника. А пока в царской грамоте чуть слышно лишь глухое мужское отчаяние, молчаливо-безысходное горе отца, на глазах у которого умирает сын. Именно оно сделало речь государя столь сдержанной и отрывистой: «Сын конечно болен, ехать нельзя…» Правда, цитируя это же самое послание, современный исследователь услышал в нем другие, более привычные мотивы. По его мнению, Грозный писал четыре дня спустя после ссоры с сыном, когда тот уже лежал на одре, а сам царь «колебался между страхом и надеждой и гнал от себя мысль, что „немочь“ наследника смертельна. В Слободу были спешно вызваны медики, но их вмешательство не помогло. На одиннадцатый день болезни, 19 ноября 1581 г. царевич Иван умер от нервного потрясения».[598]
Итак, «удар в висок», «зверское избиение», «пощечина», наконец, «падучая болезнь», «нервное потрясение»… Что угодно, лишь бы не тихая кончина на руках у скорбящего отца. Какие угодно ужасы, лишь бы не действительное понимание человеческой боли… А посему, как это не раз уже случалось выше, приведя все показания наиболее значимых исторических источников, а вместе и мнения специалистов, мы снова предоставим внимательному читателю сделать свой, ни от кого не зависимый и, следовательно, непредвзятый вывод…
