Затем он сделал жест — описал странный круг и полоснул поперек его раз, другой. Толпа отступила, все еще танцуя. Один из прислужников спрыгнул вниз и стал сыпать на землю перед камнем кукурузную муку из мешка; и пока он посыпал землю, его ноги вытаптывали тот же рисунок — круг, разделенный на четыре части двумя линиями.
Мужчины и женщины бросились из толпы с чем-то трепещущим — цыплятами, которых они держали за ноги, а те беспомощно свисали вниз. Они протягивали птиц по направлению к камню, потрясая ими в такт музыке, и внезапно в худой желтой руке Дона Педро блеснуло длинное лезвие, в котором отразилось пламя костра. Оно метнулось вперед, затем назад, и прислужники с экзальтированным воплем подбросили обезглавленные тела, все еще хлопавшие крыльями, бившиеся и брызгавшие кровью, высоко в воздух, так что их бренные останки упали в разделенный на четыре части круг. Дон Педро воздел руки над головой и пропел:
Carrefour! Me gleau! Me manger! Carrefour!
Толпа взвыла и подалась вперед: караибы, волки, белые — все, танцуя и раскачиваясь из стороны в сторону. Молодая чернокожая женщина схватила одно из бьющихся безглавых тел и, разорвав на себе платье, стала поливать себя кровью, затем прижала его к своей груди, раскачиваясь и распевая. И в ее высоком чистом голосе я стал различать слова, которые знал:
Mait' Carrefour — ouvrir barrière pour moins!
Papa Legba — coté p'tits ou?
Mait' Carrefour — ou ouvre yo!
Papa Legba — ouvri barrière pour li passer!
Ouvri! Ouvri! Carrefour!
«Каррефур» — это ведь по-французски «перекресток». И «Легба» — мои кулаки сжались. Это было не французское слово, но имя, и я слышал его. С криком, похожим на задыхающийся смех, толпа отхлынула, показывая на что-то. На открытом пространстве перед запятнанным кровью рисунком прыгали и прихрамывали две фигуры, опираясь на палки, которые были извлечены из огня. Один из них, полный мулат средних лет, кренясь на один бок, пробежал мимо меня, зловеще ухмыляясь и моргая воспаленными глазами. Но когда мои глаза встретились с его взглядом, я почувствовал приступ леденящего возбуждения. Подлинного сходства не было — скорее выражение, промелькнувшее на этом совершенно другом лице, притом очень странном. Искаженное, изуродованное гримасой почти до неузнаваемости, и все же я не мог ошибиться. Это был взгляд старого музыканта из Нового Орлеана. А Легба — это имя, которым назвал его Ле Стриж.
Я в отчаянии позвал его. Человек заколебался, оглянулся на меня, и я уже не был уверен, что видел тогда этот взгляд на его лице. У меня пересохло в горле, и я поднял к нему свои связанные руки. Но в это время Дон Педро снова крикнул: «Carrefour!» — и толпа подхватила это имя, как гром. Танцоры застыли, выпрямились, они уже больше не опирались на палки. Поднявшись во весь рост и встав на цыпочки, они распростерли руки широкими вызывающими жестами, словно преграждая чему-то путь, на их лицах появилось выражение мрачного отрицания. Толпа заорала, приветствуя их.
Стоявший передо мной человек расхохотался жутким булькающим смехом, который казался его собственным, набрал в рот рома и выплюнул его над своей все еще полыхавшей огнем палкой прямо в меня.
На меня ливнем жгучих иголок обрушился огонь, я заорал и стал извиваться в своих оковах. На Стрижа тоже кое-что попало, и он гневно зарычал. Мужчина снова расхохотался, в этот раз мстительно.
— Pou' faire chauffer les grains, blanc! — выплюнул он и поплелся назад танцевать. Согреть что?.. Мои чресла. Как мило с его стороны. Но на мгновение, когда он отвернулся, могу поклясться, что его черты исказились, словно в муках ужасного сомнения, и снова появился этот взгляд Легбы! На этой обвисшей злорадной физиономии мелькнуло нечто большее, чем злоба, что-то новое — словно он о чем-то молил меня.
Опять меня — все время меня. Что им от меня нужно? Что я могу им дать?
— Зачем было звать его? — мрачно пробормотал Стриж. — Мог бы поберечь дыхание, дурень, черт бы тебя побрал!
— Он помог мне в Новом Орлеане! — запротестовал я.
— Может быть! Хотя почему… — Стриж хмуро покачал головой. Его голос трещал, как тыквенные бутыли с костями. — Но здесь он не поможет. Не может помочь. Заклинание питается живой кровью. Он не может сопротивляться. Заклинание вызвало его теневое «я», его искаженную форму — Темного Повелителя Перекрестков, Каррефура. Не Открывателя Путей, а Стража на Перекрестках. — Ле Стриж вобрал голову в плечи. — Словом, теперь пути открыты. И другие должны последовать за ним, если зовет кровь…
Линии кукурузной муки начертили новый, более сложный вевер. Барабаны гремели и стучали, толпа раскачивалась — внезапно новое адское возлияние ромом вылилось в пламя. Мужчины и женщины в толпе вытащили вперед нескольких козлов, а другие — собак, отвратительных тощих дворняжек, заискивающе вилявших хвостами и принюхивавшихся. Снова взмыл ввысь пронзительный зов Дона Педро:
Damballah! Damballh Oueddol
Ou Coulevre moins!
Ou Coulevre!
Толпа подхватила имя:
Damballah!
Nous p'vini!
— Ритуал вуду, — пробормотал Джип. — Я видел некоторые, но таких — никогда! Этот почище их всех, будь он проклят! Молитвы те же — во всяком случае, слова, вот только тон совсем другой! Они же не молятся лоа, а все равно что приказывают им, черт побери!
— Конечно приказывают! — хрипло сказал Стриж. — Это собственный туннель Дона Педро, сердце его культа. Это ритуал, по сравнению с которым все прочие — тени, эхо, полупонятные имитации, а тут — центральный. Кровь движет Невидимыми. Живая кровь и его власть заманивают их в ловушку. Их природа — жидкостная, он не может изменять ее, однако может сгибать их, придавать им форму, движимую худшими сторонами их натуры. Дамбалла — это силы неба, дождя и погоды, но ритуалы Педро делают его Кулевром, Всепожирающей Змеей, мощью бури и потока…
Он замолчал, вернее, его голос потонул в крике Клэр. Началась расправа — козел был брошен на алтарь, распростертый и отчаянно блеющий. Меч Дона Педро нанес ему медленный удар в пах. Связанный зверь дергался и визжал, толпа орала; у меня выворачивался желудок. Казалось, прошла вечность, прежде чем клинок ударил снова. Фонтаном брызнула кровь, и орущая толпа бросилась ловить и пить ее, обсасывая руки, свои платья и платья соседей, чтобы получить еще хоть капельку. Обезглавленное тело, все еще дергавшееся в агонии, было брошено в толпу, но она затоптала его, стремясь увидеть, как будет принесена следующая жертва.
Всякий раз ритуал был одинаков — два удара: одним Дон Педро кастрировал, затем, посмаковав страдания жертвы, вторым ударом сносил ей голову. Я вздрагивал при каждом глухом стуке клинка. Вот как он расправляется с жалкими жертвами, доведенными пением, криками и потоками крови до исступления. А покончив с ними, так же точно он принесет в жертву cabrit sans cornes — своих «безрогих козлов»: Клэр, Молл, Джипа, Ле Стрижа и всех остальных. Но, похоже, меня это не должно коснуться. Для меня он замыслил нечто особенное.
