Мы сложили почти все коробки в единую высокую стопку. Я хотел поскорее закончить и пойти внутрь здания. Там мы поиграли бы в настольный теннис в комнате отдыха — и оставили это место и этот разговор. Я спросил:
— Наверное, нужно связать их вместе?
Моррис оглядел кипу картона и ответил:
— Забыл принести веревку. Ничего страшного. Оставим все как есть. Закончу потом.
Когда я уходил, наступили сумерки. Плоское безоблачное небо над Уэлбруком окрасилось в нежно-сиреневый цвет. Моррис стоял в эркере комнаты отдыха и махал мне вслед рукой. Я поднял в ответ руку и уехал, а через три дня мне позвонили и сказали, что он пропал. Следователь приехал ко мне в Бостон, чтобы уточнить, нет ли у меня сведений, полезных для полиции. Он сумел выучить имя моего брата, однако результаты его деятельности оказались столь же ничтожны, как и поиски Эдварда Прайора, производимые в свое время мистером Карнаханом.
Вскоре после того, как Морриса официально признали пропавшим без вести, мне позвонила Бетти Миллхаузер — методист клиники, где лечили Морриса. Она сообщила, что они собираются поместить вещи Морриса на хранение, пока «он не вернется». Она сказала это с интонацией несгибаемого оптимиста и предложила мне приехать и выбрать то, что я захочу оставить у себя. Я пообещал зайти при первой же возможности, которая и представилась в следующую субботу — в тот самый день, когда я приехал бы к Моррису с визитом. Если бы он все еще был там.
Санитар провел меня в маленькую комнату Морриса на третьем этаже. Беленые стены, тонкий матрас на металлическом каркасе. Четыре пары носков в тумбочке; четыре пары спортивных штанов; две новые упаковки белья. Зубная щетка. Журналы: «Популярная механика», «Ридерз дайджест» и один выпуск «Обзора высокой литературы», где опубликовали мое эссе о стихах Эдгара По. В шкафу я обнаружил синий блейзер, который Моррис надевал на ежегодную рождественскую вечеринку в Уэлбруке. Он обшил его фонариками от елочной гирлянды. Только эта вещь не была анонимной и безликой, только она напоминала мне Морриса. Я сложил блейзер в пакет.
Я зашел в административный корпус, чтобы поблагодарить Бетти Миллхаузер и сообщить ей, что я ухожу. Она спросила, заглядывал ли я в шкафчик Морриса в отделении закрытого режима. Я сказал, что даже не знал о существовании такого шкафчика. И где же это закрытое отделение находится? Оказалось, что в подвале.
Подвал был просторным, с высоким потолком, бетонным полом и кирпичными стенами. Единое длинное помещение разделялось на две части решеткой, выкрашенной в черный цвет. С одной стороны располагалась небольшая аккуратная зона для служащих отделения: ряд шкафчиков, карточный стол, стулья. У стены тихо жужжал торговый автомат. Другую часть подвала я не видел — свет с противоположной стороны решетки выключили, но я слышал, как в темной глубине гудит бойлер и шумит в трубах вода. Этот звук очень напоминал смутный шум, который слышен, если прижать к уху раковину.
У самого входа в подвал находился небольшой выгороженный закуток. В крохотное окошко я разглядел стол, заваленный бумагами. За столом сидел плотный мужчина в зеленом комбинезоне и листал «Уолл-стрит джорнал». Он заметил, что я стою у шкафчиков, и вышел из мини-офиса, мы обменялись рукопожатием. У него были крепкие мозолистые руки. Звали его Джордж Прайн, он занимал должность старшего надзирателя. Он показал мне шкафчик Морриса и встал в нескольких шагах от меня, сложив руки на груди и наблюдая за мной.
— С вашим пареньком я легко ладил, — сказал Прайн, словно Моррис приходился мне сыном, а не братом. — Порой он уходил куда-то в свой мир, но здесь почти все такие. Зато с работой справлялся хорошо. Не то что другие: запишутся в журнале прибытия, а потом сидят, ботинки десять раз завязывают или болтают с кем-нибудь. Нет, этот как придет, так сразу за работу.
Шкафчик Морриса был почти пуст. Рабочая одежда, сапоги, зонтик, тонкая книжица в бумажной обложке.
— Конечно, после работы — совсем другое дело. Он тут часами сидел. Все строил что-то из коробок и так увлекался, что забывал про ужин. Приходилось напоминать ему, что пора идти в столовую.
— Что?
Прайн улыбнулся — чуть насмешливо, как будто мне следовало знать, о чем он говорит. Он прошел мимо меня к решетке и повернул выключатель. Во второй, большей половине подвала зажегся свет. Внизу — голый пол, вверху — переплетение труб вентиляции и водопровода. Пространство между ними заполнено коробками, объединенными в расползающийся во все стороны, запутанный городок-крепость для детей с четырьмя входами в разных концах, с туннелями и башнями, с окнами самой странной формы. Внешние стенки коробок разрисованы зеленым папоротником, пышными цветами и божьими коровками размером с тарелку.
— Хочу привести сюда своих детишек, — сказал Прайн, — Пусть поползают здесь. Вот восторгу-то будет.
Я развернулся и пошел к выходу; меня трясло, я похолодел, дышал с трудом. Но когда проходил мимо Джорджа Прайна, я поддался внезапному порыву, схватил его за локоть и сжал сильнее, чем намеревался.
— Держи своих детей подальше от этих коробок, — сдавленно просипел я.
Прайн положил ладонь мне на запястье и осторожно, но твердо отвел мою руку. В его глазах читалась уверенность, но в то же время настороженность. Так человек смотрит на змею, держа ее пальцами за голову, чтобы не дать укусить себя.
— Да вы такой же сумасшедший, как и он, — сказал он. — К нам переехать не собираетесь?
Я рассказал свою историю со всеми подробностями, какие сумел вспомнить. Теперь остается только ждать и надеяться, что это поможет вновь упрятать Эдди Прайора поглубже в мое подсознание. Хочу посмотреть, смогу ли я снова погрузиться в ежедневную безопасную рутину и бездумный круговорот: преподавание, лекции, бумажная работа, административная деятельность. Смогу ли снова построить стену, кирпичик за кирпичиком.
Но я не уверен, что разрушенное можно восстановить. Цемент слишком стар, стена ветхая. Я никогда не умел строить так, как мой брат. В последнее время я часто езжу в библиотеку своего родного города Пэллоу, где перечитываю старые газеты. Я ищу статью или короткий репортаж об аварии на трассе 111 — о кирпиче, разбившем лобовое стекло, о том, как с дороги съехала «вольво». Я хочу знать, были ли пострадавшие. Жертвы. Незнание служило мне убежищем. Теперь оно не дает мне покоя.
И кто знает — вдруг у моих записей все же есть адресат? Мне приходило в голову, что Джордж Прайн не ошибся. Возможно, стоит показать мой рассказ Бетти Миллхаузер, бывшему методисту Морриса.
Если я поселюсь в Уэлбруке, у меня появится хоть что-то общее с Моррисом. Мне бы хотелось иметь что-нибудь общее с кем-то или чем-то. Я бы поселился в ею комнате. Стал бы выполнять его работу. Занял бы его шкафчик в подвале.
Если же этого недостаточно, если лекарства, терапевтические сеансы и изоляция не спасут меня от самого себя, есть еще один способ. При условии, что Джордж Прайн не разрушил последний картонный лабиринт Морриса и крепость по-прежнему стоит в подвале, я мог бы залезть внутрь и закрыть за собой бумажные дверцы. Я смогу это сделать. Разные бывают семьи. В некоторых принято исчезать.
