Как-то в начале апреля, в воскресенье, вся наша семья собиралась ехать к тете Недди на обед. Я поднялся к себе, чтобы надеть выходной костюм. Мать крикнула снизу — попросила заглянуть к Моррису и взять его новые ботинки. Я зашел в его крохотную комнатку — кровать аккуратно застелена, к мольберту прикреплен чистый лист бумаги, книги на полке расставлены в алфавитном порядке — и открыл дверцу стенного шкафа. Внизу выстроился ровный ряд обуви Морриса, а с одного его края стояли зимние сапоги Эдди — те самые, которые он скинул перед тем, как спуститься в подвал и навсегда исчезнуть в бесконечном лабиринте. Стены комнаты справа и слева от меня вспухли и опали, как пара гигантских легких. Меня охватила слабость, и я схватился за дверцу, чтобы не упасть.
Из коридора донеслись шаги матери, и она появилась в дверном проеме.
— Я чуть голос не сорвала, пока кричала. Ты нашел ботинки?
Я повернул к ней голову и попытался сообразить, о чем она говорит. Потом снова взглянул в шкаф, наклонился и взял новые ботинки Морриса. Закрывая дверцу, я промямлил:
— Да, вот они, нашел. Прости, я задумался.
Она подняла брови.
— Мужчины в этой семье все на один лад. Твой отец половину времени витает в облаках, ты бродишь, как в трансе, а твой брат — клянусь Богом, он того и гляди заберется в одну из своих фортеций и никогда оттуда не выйдет.
Сразу после своего двадцатилетия Моррис сдал экзамен по программе средней школы и в течение нескольких лет менял одну низкооплачиваемую работу на другую. Он жил сначала в родительском доме, вернее — в подвале, а затем — в Нью-Гэмпшире. Он продавал бургеры в «Макдоналдсе», таскал ящики на пивном заводе, мыл полы в торговом центре, пока наконец не устроился более-менее постоянно на бензозаправочную станцию.
Когда Моррис три дня подряд пропустил свою смену, его босс позвонил нашим родителям, и они поехали на квартиру к Моррису. Оказалось, что он выбросил мебель и развесил в комнатах от потолка до пола белые простыни, создав сеть коридоров с плавно вздымающимися и опадающими стенами. В конце одного из этих струящихся коридоров родители и обнаружили Морриса — он сидел на матрасе абсолютно голый. Он сказал им, что, если следовать через лабиринт коридоров верным маршрутом, дорога приведет тебя к окну, откуда откроется вид на зеленый виноградник, далекие утесы из белого камня и темный океан. Он сказал, что в воздухе там кружат бабочки и что он хочет попасть туда. Еще он сказал, что пытался открыть окно, но оно не поддалось.
Однако в его квартире было лишь одно окно, и выходило оно на стоянку на заднем дворе. Через три дня Моррис подписал бумаги, которые привезла ему мать, и согласился на добровольное помещение в Уэлбрукский Центр ментального здоровья.
Мы с отцом помогли ему перебраться туда. Это было в начале сентября, и мне казалось, что мы устраиваем Морриса в общежитие в частном колледже. Комната брата находилась на третьем этаже, и отец настоял, что обитый медью сундук с вещами Морриса он поднимет по лестнице сам. Когда он сбросил сундук со спины у кровати сына, его мягкое круглое лицо покрывала неприятная пепельная бледность, он весь взмок. Несколько минут он сидел, восстанавливая дыхание, и держал себя за правое запястье. Когда я спросил, что случилось с его рукой, отец ответил, что потянул мышцу, пока нес сундук.
Ровно неделю спустя он вскочил посреди ночи в кровати — так резко, что разбудил мать. Он опять сжимал запястье и шипел, как змея, с выпученными глазами и набухшими на лбу венами. Он умер за десять минут до прибытия «скорой помощи», от сердечного приступа. Через год за ним последовала мать. Рак матки. От инвазивных методов лечения она отказалась. Больное сердце, отравленное чрево.
Я живу в Бостоне, в часе езды от Уэлбрука. У меня выработалась привычка посещать младшего брата каждую третью субботу месяца. Моррис всегда любил порядок, режим, правила. Ему нравилось знать, когда именно я приеду. Мы вместе ходили гулять. Он сделал для меня бумажник из скотча и шляпу, сплошь оклеенную редкими крышками от бутылок. Не припомню уже, что случилось с бумажником, а шляпа до сих пор лежит на полке в моем кабинете, здесь, в университете. Иногда я надеваю ее. Она пахнет Моррисом, то есть сухим и пыльным подвалом.
Моррис несколько дней в неделю работал в закрытом отделении Уэлбрука, и в последний раз я виделся с ним именно там. Я случайно оказался в том районе и заглянул в Центр в рабочий день, впервые нарушив распорядок. Мне сказали, что Морриса можно найти в погрузочной зоне, за кафетерием.
Он оказался в узком переулке, идущем от парковки для сотрудников Центра к мусорным бакам. Работники кухни выбрасывали туда картонные коробки, и возле стены их скопилась целая гора. Моррису поручили сложить их и перевязать бечевкой, чтобы затем сдать на утилизацию.
Стояла ранняя осень, в кронах мощных дубов около парковки только-только замелькали красные листья. Я постоял у мусорных баков, наблюдая за Моррисом.
Он еще не знал, о моем присутствии. Обеими руками он держал большую белую коробку, открытую с обеих сторон, поворачивал ее то так, то эдак, зачем-то глядел сквозь нее, как в трубу. Его русые волосы взлохматились и торчали на затылке хохолком. Он напевал себе под нос какую-то песенку, фальшиво и тихо. Когда я услышал, что он поет, мир вокруг меня закачался. Я схватился за край бака, чтобы удержаться на ногах.
— Муравьи шагают маршем., в колонну по одному… — мурлыкал он и вертел коробку в руках. — Ура Ура
— Прекрати, — выговорил я.
Он повернул голову и уставился на меня — сначала не узнавая, как мне показалось. Потом его глаза прояснились, и уголки губ изогнулись в улыбке.
— О, привет, Нолан. Не поможешь мне сложить коробки?
Еле передвигая ноги, я подошел к нему. Я не вспоминал об Эдди Прайоре бог знает сколько. Меня прошиб холодный пот. Я поднял одну коробку, сплющил ее и положил на верх небольшой стопки, уже начатой Моррисом.
Мы поболтали немного, но о чем — не помню. О том, как у него дела. Сколько денег он скопил. Потом он спросил:
— Ты помнишь те крепости, что я раньше строил? В нашем подвале?
Мне на грудь опустился тяжелый ледяной камень.
— Да А что?
Он ответил не сразу. Сложил еще одну коробку. И вдруг произнес:
— Ты думаешь, это я убил его?
Я замер.
— Эдди Прайора?
Мутная легкость разливалась из моих висков по телу и возвращалась с новой силой обратно в голову — я чуть не потерял сознание от того, что произнес это вслух.
Моррис непонимающе посмотрел на меня и поджал губы.
— Нет. Папу. — Словно это было очевидно. Затем он вернулся к своему делу, поднял еще одну длинную коробку, заглянул в нее задумчиво. — Папа всегда приносил для меня с работы такие коробки. Он знал, как здорово держать коробку в руках и не знать наверняка, что внутри нее. Что в ней заключается. Там можно обнаружить целый мир. Снаружи не видно. Безликая наружность.
