Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
— Фаталист доморощенный. Чтоб я такого нытья больше не слышал. Я сказал «вероятно», а вовсе не «обязательно». И вообще, если боишься, тебя никто не заставляет.
— Я не боюсь, — соврал солдатик.
— Ты что-то видел, пока я спал. Что-то странное. На что это было похоже?
Солдатик скованно молчал и думал о какой-то женщине, о титьках в вырезе платья и подобной чепухе. Нашёл время. Штернберг ещё раз придирчиво оглядел рунический барьер и оградительный круг. Всё вроде правильно. И никем не тронуто.
— Командир, разрешите вопрос… А тут призраки водятся? — смущённо спросил Рихтер.
Штернбергу снова стало смешно. К тому же он наконец прочёл, что парню всего лишь приснился растревоживший его сон.
— Вообще-то, я забыл тебя предупредить. Тут неподалёку пролегает их тропа, они по ней ходят на водопой.
— Какая тропа?.. — Солдатик, побледнев, вцепился в автомат.
Штернберг не выдержал, загоготал. Рихтер оскорблено выпрямился. Ай, как нехорошо издеваться над парнишкой… Штернберг, всё ещё ухмыляясь, потрепал солдата по плечу.
— Нечего вздрагивать. Если б кто-нибудь вздумал составить нам компанию, я бы сразу почувствовал. Да и моё ржание, уверен, уже распутало всех тварей в округе, и в Тонком мире в том числе… Кстати, почему тебе приснилась взрослая женщина, а не молоденькая девочка? Что за Эдиповы замашки?
Про Эдипа солдатик ничего не знал, но на всякий случай покраснел. Штернберг затёр ногой оградительный крут и принялся срезать с твёрдой коры руны-обереги. Ему вспомнилось, как он некогда издевался над Францем, вот так же, как над этим нелепым мальчишкой. У Штернберга на мгновение в глазах потемнело, словно с едва подсохшей раны грубо содрали бинт, да ещё двинули туда чем-то холодным и острым. Последнее, что он помнил о Франце, — какой густой и липкой была кровь оруженосца между пальцами. Отсутствие Франца ощущалось почти физически, как сквозная дыра под грудиной, — и ещё Штернберг всё отчётливее понимал, что он без своего оруженосца всё равно как без рук.
Кем Штернберг был для Франца? Просто начальником. Никаких операций над сознанием ординарца, вроде ментальной корректировки, Штернберг не проводил. Вёл себя порой попросту мерзко: считал вполне позволительным изощрённо насмехаться над «деревенщиной». Никакой особой благодарности выказывать не желал. Выходных почти не давал. Правда, платил много, и даже очень много, но ведь это нельзя было назвать заслугой, деньги для Штернберга, едва он надел форму СС, стали совершенно естественным продуктом его личности, вроде пламени, которое он вызывал по первому желанию, да и не его эти деньги были, он своей властью подключил Франца к общей кормушке, и только. Откуда же тогда у ординарца бралась эта спокойная, без капли раболепия, доброжелательность, эта невозмутимая, без тени самоунижения, преданность?..
Солдатик сразу заметил перемену в настроении командира и не смел больше не то что рта раскрывать, а даже думать о чём-либо определённом. Они продолжили путь. Ельник нехотя выпускал их из-под тяжёлого тёмного полога, ловя настороженный слух в липкую паутину своего оцепенелого безмолвия. Светлеющий воздух словно наполнялся серебряной пылью. Под ногами вновь заскрипел снег. Чёрные вершины обступивших их берёз в арестантских одеждах беспорядочно мотались под ледяным ветром, скребя по низкому взлохмаченному небу, а впереди шумно дышал ровно поднимающийся в гору сосновый лес.
Штернберг поглядел на циферблат наручных часов. Часы стояли. Они давно уже встали, с самого начала погони за поляком, а может, и раньше, во время ритуала. Чутьё, однако, подсказывало Штернбергу, что у костра они проторчали непозволительно долго и что день всё быстрее катится под откос к вечеру, будто колымага с отказавшими тормозами — к глубокой чёрной реке. Чтобы успеть выйти к капищу до наступления темноты, следовало если не поторопиться, то, во всяком случае, не медлить, и уж тем более нигде больше не застревать. Штернберг сам волок чемодан с бумагами и ключами от Зонненштайна, даже не потому, что не доверял важный груз Рихтеру, а скорее из-за того, что эта свирепая тяжесть, ломавшая его самоуверенную осанку и клонившая к земле, была епитимьей за Франца, и епитимьей даже слишком лёгкой. Силы всё равно возвращались. Рана болела, но не особенно донимала. Несгибаемый организм не подвёл Штернберга и на сей раз: лимит слабостей и недостатков его двухметрового тела был полностью исчерпан на зрении, близорукостью и косоглазием, а всё остальное было безукоризненно функционирующим, самовосстанавливающимся и совершенно неубиваемым.
Штернберг гнал себя выполнять свой долг. Он запретил себе думать о концлагерях. Да, там ежедневно тысячи людей превращаются в пепел. Но если сейчас из-за этого отступиться, сдаться, то в пепел превратится вся Германия. «Или ты желаешь, чтобы союзники в конце концов подмяли Германию, твою Германию под себя? Ты хочешь жить в стране — или оставить после себя страну — подобную изнасилованной во все места девке с переломленным солдатскими сапогами хребтом? Нет? Тогда иди».
Спустившись с горы, они пошли вдоль широкого оврага, то и дело обходя поваленные сосны, уткнувшиеся макушками в овраг и оттого напоминавшие убитых солдат, чьи ноги торчат наружу из воронки от разорвавшегося снаряда. Здесь Штернберг впервые после столкновения с арбалетчиком ощутил чьё-то постороннее присутствие, более того, чьё-то пристальное внимание, холодное и тяжёлое, как каменная глыба. Штернберг пока не стал делать никаких поспешных выводов, просто прибавил шагу, надеясь, что они быстро минуют неприятное место — ведь оно, судя по количеству поваленных деревьев, явно было каким-то скверным, а гранитно-холодное внимание едва ли могло принадлежать существу из плоти и крови.
Топавший впереди и беспокойно оглядывавшийся на Штернберга солдат внезапно резко остановился, точно споткнулся, и от него взрывной волной ударил страх. Парень принялся тыкать взятым на изготовку автоматом куда-то в сторону.
— Командир, смотрите, — зашелестел он трагическим шёпотом. — Смотрите, это ж волк… Громадный волчара… А вдруг это тот самый, который учёного сожрал…
Штернберг зашарил взглядом по мешанине снега и сосновых стволов, беспорядочно, будто выпавшие из коробки карандаши, разбросанных среди немногих оставшихся стоять деревьев. Он не видел ауры. Если где-то поблизости и был волк, то разве что в виде трупа.
— Да вон же, на сосне стоит, — напряжённо прошептал солдатик.
Штернберг проморгался, поправил на носу очки и всмотрелся в бурелом уже обычным, не Тонким, зрением. И вскоре, действительно, отыскал волка. Серебристо-белый зверь, то ли совсем седой, то ли альбинос (ведь в Тюрингии решительно неоткуда взяться полярному волку), трудноразличимый в своём роскошном камуфляжном обмундировании на фоне заснеженного склона горы, стоял на стволе упавшего дерева, лежащем наклонно поперёк другого ствола, и неотрывно глядел на людей, поставив торчком острые уши. В его неподвижности, картинной позе и суровой красоте было больше от скульптуры, чем от настоящего волка. Собственно, Штернберг никогда раньше и не видел настоящих волков, разве что в клетках в зоопарке. Кто их знает, может быть, в природе они как раз такие и есть, какими их обычно художники изображают.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 91
