– Приступ шизофрении. Это у нее наследственное.
Мать полоумная, отец алкоголик. Но для меня это не имеет значения. Какая ни есть, а все жена. И потом – я кое-что понял…
– Что же именно?
– Мне без нее кранты.
Тина пододвинула ему бутерброд с сыром.
– Помоги, Тина! Где она?
– Она мне не простит.
– Простит. Она же понимает, что передо мной никто не устоит.
Алеша пережевывал хлеб и не чувствовал вкуса, словно тряпку жевал.
– Помоги, Тина. Или будет беда. Небольшая, правда.
– Какая беда?
– Я умру без нее.
Тина увидела в ясных Алешиных глазах отблеск слез – и оторопела.
– Или ты великий актер, или…
– Где она?
– Возможно, я полная дура… Точно не уверена, но предполагаю… В Балашихе живет старый художник, у него дача…
– Почему ты думаешь, что она там?
Тина не выдержала его прямого взгляда, в котором загорелся странный тусклый огонь. Сняла очки и протерла сухие стеклышки платочком.
– Тина, я жду!
– Настя звонила утром…
– Адрес!
Тина ушла в комнату и вернулась с клочком бумажки. Прежде чем отдать, потребовала:
– Поклянись, что ее не обидишь!
Алеша сказал:
– Ты действительно дура. Как же я могу ее обидеть, если она мне как дочь? Вдобавок она беременная.
– Алеша, а ты сам не того?..
Михайлов вырвал у нее бумажку. Он уже был на ногах и в дверях.
– Ты под моей защитой, девочка! Запомни на всякий случай.
…По дороге в Балашиху прихватила гроза. Посыпались с неба потоки, плясали перед глазами желтые молнии. Весело было ехать. Хотел думать о главном, о том, как оборотиться с Елизаровым наследством, а думал все о Настеньке. Сознание чудно двоилось, троилось, как струи воды на стекле.
Старый художник был похож на согнутое, безлиственное деревце в палисаднике, где он как раз стоял и из детской леечки задумчиво поливал грядку. Алеша окликнул его с дорожки:
– Эй, хозяин!
Мужчина неторопливо развернулся, и Алеша с огорчением отметил, что хотя художник, конечно, хиловат и обтесан жизнью до краев, но не так ух и дряхл, чтобы при случае не обесчестить чужую жену.
– Чем могу быть полезен, сударь?
– Заказы принимаете?
– Какие заказы?
– Хочу, чтобы немедленно нарисовали девушку по имени Настя. Она в доме?
Художник опустил лейку на землю и, бережно ступая по узкому проходу между грядок, вышел на дорожку.
– Надо полагать, вы ее муж? Алексей.., извините, не знаю по батюшке.
У него было хорошее, тихое лицо человека, давно ничему не удивляющегося. Взгляд задорный, осмысленный. Как у ежика.
– Да, я ее муж. А вы, по всему выходит, похититель.
– Не желаете ли пройти в дом? Там будет удобнее разговаривать.
Алеша понятия не имел, о чем им нужно разговаривать, но в дом вошел и даже не остановился в прихожей, а юзом прошмыгнул по всем комнатам первого и второго этажа, которых насчитал пять. Но Насти нигде не было. Хозяин спокойно дожидался на застекленной веранде, усевшись в плетеное кресло.
– Молочка не хотите? Вот свежее в кувшине. Стаканы чистые, не сомневайтесь, – мужчина говорил с ним приветливо, но с каким-то сожалением.
– Где она?
– Да вы не волнуйтесь, посидите минутку, отдышитесь… С ней все в порядке.
Алеша сел, закурил. Ему хотелось взять любезного старикана за шкирку и вышвырнуть через стеклянную стену с таким расчетом, чтобы тот долетел до леса, но это было бы глупо.
– Я не художник, – сказал хозяин, как бы оправдываясь. – Это Настя величает меня художником. Она видела кое-какие мои работы, но это все в прошлом. Зарыто и посыпано пеплом, знаете ли. Увы! На самом деле я обыкновенный российский интеллигент-неудачник.
Работал всю жизнь, чего-то добивался, о чем-то мечтал и незаметно очутился на пенсии. Причем один-одинешенек. Ни жены, как говорится, ни детей. Теперь выращиваю цветочки, чтобы как-то подработать на хлебушек.
– Очень интересно, – заметил Алеша. – И куда вы дели Настю?
Старик разлил из кувшина молоко в два стакана и из одного отпил, отчего кадык на белой мучнистой шее скакнул взад-вперед, как резиновый.
– Вы торопитесь, Алексей?
– Я – нет. Это вы торопитесь.
– Куда? – удивился художник.
– Видимо, на тот свет.
– Ах, вот вы о чем! – старик радостно закудахтал, что, скорее всего, означало смех. – Знаете ли, Алексей, я ведь именно таким вас представлял по Настиным рассказам. Целеустремленным, отчаянно упрямым. Но легковерным. Сколько вам лет, простите?
– Тридцать пять. А вам?
– Шестьдесят восемь… Пожалуй, в вашем возрасте уже пора понять, что не все в мире берется с бою. Некоторые вещи приходится вымаливать у судьбы. Их надо выстрадать.
– Какие именно вещи?
– К примеру, любовь, дорогой мой! Вы знаете, как ты познакомились с Настей?
– С ней все знакомятся одинаково. Глянет своими лживыми глазищами – и ты спекся.
– Да вот и нет! – Старик со вкусом отхлебнул стакана. Солнце било Алеше в правый глаз, и он чувствовал, как его одолевает чертовщина. Ему тоже захотелось молока.
– Ваша супруга прекрасна, спору нет. В ней есть чудесная колдовская сила, тоже верно. Но на меня она не глядела, когда мы познакомились. Она сидела на скамеечке в скверике у Большого театра – и плакала. Вы знаете, какие женщины там собираются? Но я сразу понял она не из их числа. Подошел, чтобы утешить. Иногда обязательно надо, чтобы кто-то подошел и утешил…
– Почему она плакала?
– Это было три года назад, весной… С тех пор она всегда плачет, когда навещает меня.
– Жалеет вас, что ли?
– Не надо, Алексей. Давайте поговорим по-человечески. Вам ведь редко удается с кем-нибудь поговорить просто так, без всякой задней мысли.
– Чего вы от меня хотите? Денег? Чтобы я купил ваши цветочки?
– Помогите ей, Алеша. Это в ваших силах. Если вы это сделаете, вам многое искупится.
Алеша задумался. То есть не то чтобы задумался, а внимательно следил за черной жирной мухой, которая настырно сновала по краю кувшина, норовя туда свалиться. Ему еще ни разу в жизни не понадобилась мухобойка. И сейчас он не сплоховал, словил муху на взлете в ладонь, но не знал, куда ее деть.
