Глава 1
1984 год
Девушка, стоявшая на ступеньках Курского вокзала, была в джинсах и светлом плаще, в руках держала чемоданчик из кожзаменителя и спортивную сумку-рюкзачок. Она привлекла внимание угрюмого горожанина лет тридцати. Он подошел сбоку и негромко спросил:
– Куда надо? Могу подбросить.
Девушка посмотрела на него с радостной гримаской – ее первый собеседник в Москве.
– Вы именно меня хотите подбросить? Или вам все равно кого?
– Как это?
Нет, подумала она, этот недотепа ей без надобности, но на всякий случай поинтересовалась:
– И сколько заплатите?
– За что?
– Ну, за то, что подбросите.
Молодой человек под ее сияющим взглядом простодушно засопел носом:
– Ты что – ненормальная?
– Не понимаю, – огорчилась девушка. – У вас что же, в Москве, подбрасывают на халяву?
Калымщик красноречиво покрутил пальцем у виска и побрел к своему задрипанному "жигуленку".
Через час она сидела в ресторане "Минск" у самого окна. Бледные щечки ее раскраснелись, изумрудные глаза излучали небесный свет. Пожилой официант в куцем форменном сюртучке поневоле улыбался, разговаривая с ней. Они уже почти подружились.
– Еще вам рекомендую, Танечка, – говорил официант, подливая в ее бокал шипучего красного вина, – обязательно посетите Воробьевы горы. Оттуда самый лучший вид на Москву.
– Но как же я все успею, – возбужденно захныкала Танечка. – Музеи, театры, выставки – и все это за два дня. И просто побродить по Москве. Ах, как я хочу просто побродить по Москве. Это же с ума сойти! Николай Максимович, миленький, вы сказали, у вас есть племянник, студент?..
– Это чего есть, то есть, – с сомнением пробасил официант. – Но тут, понимаете ли, возможно, не лучший вариант.
Племянник официанта действительно был студентом и действительно знал город как свои пять пальцев, но в последнее время малость сошел с круга: редкий день являлся домой не под утро, да и то пьяненький. Не хотелось добронравному Николаю Максимовичу даже думать, как он может обойтись с наивной провинциалкой, глядящей на мир с таким восторгом, что даже заскорузлое, бронированное сердце официанта чуток оттаяло, а этого не случалось с ним, пожалуй, уже многие годы.
Достаточно грязи навидался старый ресторанный волк, чтобы понапрасну не ожидать от людей добра. Жизнь была к нему люта, но он редко поворачивался к ней незащищенным боком, И вот на тебе, какая оказия: сошла в чадный зал, будто Красная Шапочка из детской книжки.
– Что ж, я понимаю, – по липу девушки скользнула печаль. – Ваш племянник столичный юноша, ему будет скучно со мной. Но, знаете ли, дорогой Николай Максимович, я не такая уж совсем простушка. В школе за мной многие мальчики ухаживали. Я и спеть могу в компании.
И станцую. И стихов много знаю наизусть. Я же все-таки круглая отличница. Вот так-то!
– Ты кушай, кушай, мясо остынет, – совсем по-домашнему пробурчал Николай Максимович. Было в этой деревенской девчушке, в этом неоперившемся птенце что-то завораживающее. Он никак не мог понять – что.
На стол ей много наносил, и все из лучшего: осетрина с лимончиком, грибная запеканка, утиные колобки, сметана полежская, солянка киевская огненная, со специями, и как венец обеденный, для укрепления бедер и талии – ароматный кусок парного филе, поджаренный с луком. Малявка даром что на гибкую лозинку похожа, уминала за двоих мужиков, – любо-дорого глядеть. Немного смутило, что потребовала вина на запивку, но отнес это к вальяжному, деревенскому задору: уж если гулять, то до упора. Но главное – как она разговаривала, выкатывала слова из нежного ротика – как быстрые смеющиеся поцелуи. И глядела на него так, будто не сейчас только села за стол, а водил он ее по миру с рождения. Отставила тарелку, протянула капризно:
– А где же мороженое, Николай Максимович? Вы же обещали ананасовое!
И полетел на кухню старый дурак, похрустывая подагрическими суставами. Когда вернулся через пять минут с десертным блюдом, девицы и след простыл. На салфетке накарябана записка: "Н.М., дорогой, заплачу в другой раз, сейчас денежек нету. Спасибо за вашу доброту. Танечка".
Самое интересное: старик хотя и огорчился, но не осудил озорную пигалицу…
Вечером она была уже не Танечкой, а Виолеттой, Викой и прогуливалась по улице Горького с представительным мужчиной лет тридцати пяти. Было около семи вечера – время московского затишья. Вещи она оставила в камере хранения на вокзале, и только изящная темно-вишневая дамская сумочка болталась на плече. С мужчиной она познакомилась полтора часа назад, у театральной кассы на Пушкинской, и сейчас их разговор уже приобрел доверительный оттенок.
– Пожилые мужчины мне нравятся, – безмятежно цедила Вика. – С ними хоть есть о чем поговорить. Все нынешние молодые люди – пустышки. Думают только об одном.
– О чем же?
– Да все о том же, Андрюша, все о том же. Как бы скорее залезть девушке под юбку, а там – хоть трава не расти.
– Однако, – чуть смутясь, заметил кавалер, – немного странно слышать такие рассуждения от молоденькой девушки.
Кавалер, которого звали Андрей Платонович Лошаков, уже поведал, что работает в закрытом институте, "ящике", недавно получил какую-то престижную премию и готовится к защите докторской диссертации.
Живет неподалеку от Центра в отдельной квартире, которую высудил у жены, когда разводился. Он и у Вики пытался узнать, кто она такая и зачем так одиноко бродит по городу, но девушка отделывалась многозначительными намеками, еще не сообразив, как покрепче скрутить пожилого несмышленыша. По всему выходило, что у этого ученого телка вполне можно будет перекантоваться недельку-другую, чтобы спокойно оглядеться вокруг.
– Я устала, – сказала она. – Хотелось бы где-нибудь посидеть или даже полежать.
– Проводить вас домой?
– Дом у меня далеко, аж за тысячу километров, – улыбнулась Вика. И от блеска ее улыбки, от мгновенной вспышки зеленоватых глаз у Андрея Платоновича точно легкая судорога скользнула по позвоночнику. Если бы еще днем, несколько часов назад кто-то сказал ему, что он вот так, прямо на улице познакомится с очаровательной девушкой и почувствует к ней чудовищное греховное влечение, он бы не поверил. Андрей Платонович был книжным интеллигентом и к женщинам относился двояко. С одной стороны, он их побаивался и слегка презирал (долгий, нудный брак только укрепил его в этом направлении), с другой, полагал себя неотразимым сердцеедом и великим знатоком женской натуры, особенно после того, как бывшая жена Людмила лет восемь назад научила его двум затейливым любовным позам.
