— Оно осталось дома, — ответила я.
— Что?! — воскликнула она в полный голос.
За соседними столами оглянулись.
— Я не отважилась взять его на работу. И потом, мы договорились заехать ко мне после ленча.
— Разве?
— Значит, я что-то путаю.
— Договор был такой: я приношу чек, а ты — ожерелье, — процедила Моника. — Чек у меня с собой!
— Прости, ради Бога! В последнее время я немного рассеянна. Так ты хочешь ожерелье или нет? Если да, идем ко мне домой.
— Не могу. У меня встреча!
— Когда? — спросила я, холодея.
— В половине третьего.
Вот несчастье! Как раз в это время Оливе предстояло войти в контору миссис Маккласки.
— А что за встреча? — уточнила я, глотнув переслащенного эспрессо, чтобы не сидеть с вытянутым лицом. — Нельзя ее немного отложить?
Моника порылась в сумочке и достала крохотный мобильный телефон, больше похожий на пудреницу. Нажав только одну кнопку, она поднесла его к уху: в памяти этот абонент имел наивысший приоритет. Я заказала еще кофе, слушая шепот Моники:
— Нейт, дорогой, я немного задержусь… точнее не знаю… не позже половины четвертого… да… да… нет, мы встретимся прямо там… разумеется, расскажу, как же иначе… я тоже… прекрасно, дорогой! — Она спрятала телефон и пояснила. — Это был Нейт.
— Я так и поняла. Кстати, когда венчание?
— Точная дата еще не определена. Сегодня мы как раз встречаемся в «Пирсе», чтобы выбрать кольцо.
— Ни даты, ни кольца… а в газетах писали, что скоро свадьба!
— Хотелось самой выбрать кольцо, да вот все никак не подберу. На этот раз пусть будет не с бриллиантом, а с изумрудом.
Я отметила «на этот раз», но не подала виду.
— Говорят, изумруд в обручальном кольце приносит несчастье.
— Кто говорит? Наверняка только те, кому изумруды не по карману!
Между тем я взвесила это новое осложнение и, как уже бывало, пришла к выводу, что оно может пойти мне скорее на пользу, чем во вред. Если Нейт все же возьмется оспаривать завещание и сумеет довести дело до суда, то вынужден будет признать, что в указанный день Моника звонила ему и предупреждала, что задержится. Разумеется, она расскажет ему, что из кафе мы поехали ко мне домой, но доказать он ничего не сможет, потому что я под присягой поклянусь, что сразу после ленча она простилась со мной и отправилась на какую-то важную встречу.
Я представила себя на свидетельской скамье и слышала собственный голос: «Точно не знаю, но речь шла о каком-то адвокате…»
Чтобы выгадать больше времени, я поторопила официантку со счетом. Моника заплатила картой, я — наличными (я почти забыла, как выглядит кредитная карточка). Где-то около двух мы двинулись к выходу из кафе и на пороге столкнулись с Бетти и Джун, которая не слишком мне обрадовалась: она все еще живо помнила историю с неудачными торгами. Иное дело Бетти. Одолженные мне десять тысяч давно вылетели у нее из головы, судя по теплой улыбке, которой она меня одарила.
— О, сладкая парочка! — неудачно ляпнула она.
— Привет, Бетти, Джун! — сказала я.
Моника, поскольку ей так и не удалось по-настоящему сблизиться с моими бывшими друзьями, буркнула что-то маловразумительное и поспешила прочь. Я склонилась к уху Джун и прошептала:
— Я тебе такое скажу — не поверишь! Жди звонка.
Мы разошлись, и Бетти с Джун направились в кафе, на ходу обсуждая последний званый ужин. Я хорошо знала этот вид беседы. Он начинался за здравие, а кончался за упокой — едкой критикой хозяйки дома. Я шла за Моникой, вне себя от радости, что судьба послала нам именно этих двух глашатаев любого мало-мальски занимательного события.
Помимо этого, я выбрала кафе «У мопса» потому, что оттуда можно было добраться до моей квартиры пешком. Пока мы шли, я украдкой оглядывалась, нет ли свидетелей. Все было чисто. Мы без помех добрались до парадного.
Моника, неэлегантно пыхтя, последовала за мной на верхний этаж.
— Поверить не могу, что ты здесь обитаешь!
— Осторожно, ступеньки ветхие! Держись за перила.
Как и в случае с Оливой, я была благодарна судьбе за отсутствие консьержки. Нас никто не видел.
Когда до моей площадки оставалось несколько ступенек, я разыграла обморок: пошатнулась и сделала вид, что падаю. Как бы в попытке удержать равновесие, я схватилась за перила — как раз там, где на них лежала рука Моники, — и точно рассчитанным движением вонзила в нее острый край колечка от ключей, которое накануне слегка разжала.
Моника с криком схватилась за руку. Я выпрямилась, причем не без труда: этот акт сознательного насилия потряс меня уже до непритворной дурноты. Сквозь шум в ушах пробились стоны Моники. Я увидела у нее между пальцами кровь.
— Боже мой! Мне так жаль, мне так жаль!
— Черт! — процедила она сквозь зубы. — От тебя одни неприятности! Что ты мне воткнула? Нож?
— Моника, ради Бога, не говори так! Это всего лишь колечко от ключей! Я не хотела, я… все эти лекарства… они влияют на координацию движений!
— Надеюсь, у тебя есть бинт?
Моника заглянула под пальцы. Похоже, первоначальный шок миновал, и она поняла, что ничего страшного не случилось.
Я отперла дверь, пропустила ее вперед и махнула в сторону кухни.
— Туда!
Моника застыла сразу за порогом, совсем забыв о раненой руке, и медленно обвела взглядом жалкий интерьер квартиры. Я избавилась от большей части коробок и навела сравнительный порядок, но даже капитальный ремонт не сумел бы замаскировать того, что это трущоба.
— Джо, я и не подозревала!..
— Это всего лишь первое впечатление, на самом деле все не так плохо. Человек ко всему привыкает.
— Только не к такому! — сказала Моника себе под нос.
Я сделала вид, что не слышу, и повела ее на кухню.
— Большая часть человечества сочтет эту квартиру вполне подходящим жильем, — заметила я, открывая холодную воду (отчего-то мне показалось уместным выступить в защиту своего теперешнего обиталища). — Подставляй руку!
Когда струя ударила по ране, Моника зашипела и поморщилась. На тыльной стороне ее руки виднелась глубокая царапина, а вокруг все припухло.
Я еще раз повторила, что мне жаль, нисколько не покривив при этом душой. Вообще говоря, я не могла поверить, что сделала это. Бинтуя руку Моники таким же бинтом, что и Олива, я не могла отогнать воспоминание о случившемся на лестнице.
Затем я предложила ей сесть в кресло, и Моника опустилась в него медленно, как одурманенная. Она и выглядела именно так: приоткрытый рот, пустой взгляд. Про себя я назвала это передозировкой жестокой действительности.
