вперед, понимая, что еще немного, и он полностью сломается. В тесной нише он достал из кармана карточку и взглянул на нее, пытаясь представить себе эту сцену в естественных живых цветах, а затем сосредоточился на теле танцующей женщины, на ее скрытой под лифом платья тугой груди.
«Ну, давай же, – подгонял он собственный упрямый разум, который явно предпочитал безопасное ругательство. – Вообрази ее. Увидишь, все будет хорошо. Давай».
Молодое тело, вспотевшее от танца, округлые бедра, длинные изящные ноги с гладкой, на ощупь напоминающей атлас кожей.
Дальше, дальше.
Ноги и то, что между ними, плоский живот, груди с торчащими сосками, игривая улыбка… Улыбка?
Наконец сработало, и Даниэль исчез, все еще основательно напуганный, но одновременно питая слабую надежду, что, может быть… может быть, все в самом деле будет хорошо.
27
У входа в Архив лежал разбитый виропроектор.
Финнен удивленно взглянул на него и толкнул ногой – посыпались винты и шестеренки. Мгновение спустя из окна противоположного здания вылетел еще один аппарат и, описав живописную дугу, разлетелся вдребезги на мостовой.
– Что такое? – парень ошеломленно огляделся.
Среди собравшихся на площади Айлена людей чувствовалось волнение, разговоры звучали все громче, жесты становились все более нервными. Финнену это что-то напомнило, но прежде чем он успел сообразить, порыв ветра швырнул в его сторону газету, на которую он наступил ногой.
«Предлунные объявляют о сроке очередного Скачка, – прочитал он на первой полосе. – Уже через три недели!»
Внезапно похолодало, и ему показалось, будто холод вползает прямо в его сердце, чтобы остаться там навсегда. Стоявшая рядом Каира судорожно втянула воздух сквозь зубы.
– Быстро… – пробормотала она.
На площади зажигались газовые фонари. В их свете дико танцевала какая-то пара, распущенные волосы женщины развевались, словно траурный флаг. Люди сбивались в группы, что-то лихорадочно обсуждая и передавая из рук в руки газеты. Мужчина в расстегнутой рубашке вскочил на постамент памятника и начал кричать, что уже все, это будет последний Скачок, и все, кроме него, останутся позади, ибо только он заслуживает Пробуждения. Другие мужчины, может, друзья, а может, незнакомые, стащили его вниз, прежде чем он успел закончить свою речь, а потом, заливаясь пьяным смехом, унесли его на руках.
Длинноволосый парень отхлебнул вина из бутылки, схватил танцующую женщину и закрутил ее на месте, а потом поцеловал в губы и оттолкнул. В ту же секунду из окна вылетел очередной виропроектор, который угодил ей в лоб. Она упала на колени, кровь залила лицо, стекая на блузку. Длинноволосый расхохотался и махнул бутылкой в сторону Финнена и Каиры.
– Эй, не стойте столбом! Не слышали! Скачок через три недели, надо насладиться жизнью. Будем веселиться, пока есть время!
– А при чем тут виропроекторы? – крикнула в ответ Каира.
Парень бросил бутылку, которая разбилась возле остатков механизма.
– Это идея администратора Архива. Якобы Предлунные так и не одобрили их по-настоящему, и теперь каждый, кто ими пользуется, может остаться позади. Мне-то все равно, у меня ничего такого нет. А у вас есть?
– Нет.
– Ну тогда и беспокоиться не о чем, – радостно насвистывая, он скрылся в темноте. Площадь постепенно пустела, на мостовой остались обломки разбитых устройств и кровавое пятно.
– Пойдем напьемся или потанцуем? – предложил Финнен. – Или и то, и другое, все равно в каком порядке. Раз уж это наши последние дни…
– Успокойся, никто из нас позади не останется, – Каира схватила его за руку. Из-за плеча Финнена она увидела светловолосого, очень некрасивого мужчину, который вышел из Архива, с удивлением и одновременно с надеждой огляделся, а затем, хромая, направился в сторону ближайшей лестницы. – Помнишь, как ты мне обещал, что сделаешь для меня что угодно?
– Помню, – прикосновение ее руки наполняло Финнена приятным теплом, хотя он уже знал, что услышит нечто, чего вовсе не хотел бы слышать. – А ты сказала, что когда-нибудь, возможно, этим воспользуешься. Мне следует понимать так, что это «когда-нибудь» наступило?
– Да. Именно так, – она крепче сжала его пальцы. – Тебе это не понравится.
– Знаю. Говори.
И она сказала.
Интерлюдия
Прем Сакай
Смеркается.
В квартале Кандриса один за другим зажигаются газовые фонари. Их свет падает на пустые лестницы, пустые площади, пустые скамейки на площадях. В окнах отражается сияние розоватого Возницы, единственной уже успевшей взойти луны.
На площади, название которой давно забыто, тикают часы – кроме этого звука, в радиусе нескольких десятков шагов не слышно больше ничего. В этой части города царит мертвая тишина.
Во многих отношениях – мертвая в буквальном смысле этого слова.
В покинутых квартирах, в кроватях и креслах, а иногда и на стульях, покоятся мертвецы. Их приносят сюда под покровом ночи, завернутыми в белую ткань, без каких-либо церемоний, тайком и стыдясь. Именно так выглядит в Лунаполисе смерть. Живые не хотят помнить о тех, кто погиб от несчастного случая, убит или умер от какой-то из редких болезней. Смерть портит радостный настрой ожидания Пробуждения и напоминает, что на самом деле дождутся его лишь очень и очень немногие.
Свой последний путь мертвецы совершают лишь в обществе нанятых городом механоидов. Те несут их на руках, кладут в кровати или сажают в кресла, механоиды, наконец, произносят последние прощальные слова. Для этой работы они подходит идеально – им не мешает вонь разлагающихся тел, и их не пугают смотрящие в темноту остекленевшие глаза.
Потом приходит Скачок и забирает трупы вместе со всей грязью и мусором. И все. Конец всех проблем.
Кроме механоидов, в квартал заходят лишь самые отчаянные похитители драгоценностей, и иногда – еще один человек по имени Прем Сакай.
Тик-так – слышится тихое тиканье часов на площади, название которой давно забыто. И еще кое-что – звук шагов кого-то, кто бродит по кварталу мертвецов, словно прогуливаясь по парку.
Сакай любит смерть. Он никогда не задумывался, откуда в нем взялось это пристрастие, но помнит, что всегда ее любил. Он охотно на нее смотрит, с удовольствием смакует на языке ее запах. Он заходит в дома и садится за стол вместе с мертвецами. Они смотрят на него в смрадной тишине, а он достает из кармана бутылку, наливает бокал вина и пьет за хозяев. Иногда он с ними разговаривает, иногда также ложится рядом с холодными, как сосульки, женщинами, обнимает их и трогает.
Сакай родился арт-киллером и все еще помнит тридцать два способа эффектного умерщвления людей. Но ни одним из них он не пользуется – зачем, если в квартале Кандриса и без того полно прекрасных мертвецов?
