на всех трёх телекамерах системы слежения, которой капитан Житкур целый месяц гордился, пока она «к чёрту не пошла». Также вокруг везде были минные ловушки — для комиссий. После проверки Житкур неукоснительно обходил с картой каждую и сворачивал взрыватели. И сайгаков было жалко, и своих нервов, да и заблудившаяся пусковая установка с пьяным экипажем могла наехать. В известном месте между фундаментами хат Фенимор свернул к лагерю, от которого, как и от села, остались только могилы — зековское кладбище, куда капитан категорически запрещал ходить всем своим трём подчинённым. В бункера ходить не запрещал, купаться на ерик 46–45 не запрещал, бить морду хаму-капитану на «17-ю» поехать не запрещал, а сюда ходить запрещал. «Земляне, — говорил он. — Ядерную бомбу я вам прощу. А туда нельзя. Не делайте из меня капитана Синяя Борода, земляне».
Фенимор обогнул это кладбище с западной стороны, ещё полкилометра по совершенно уже неезженой дороге — и вот он, вал, а за валом проволока в три ряда, кусты, насосная, небольшой ангар и домик. Всё в квадратном периметре пятьдесят на шестьдесят метров.
Ворота были открыты, а возле домика стоял вертолёт, как из американского кино, — стеклянный пузырь на полозьях. У вертолёта стояли двое, в первую секунду показавшиеся Фенимору, рядовому Свержину, прикомандированному к этому самому дворику за колючкой приказом Министра обороны СССР, совершенно нормальными в этом пейзаже, эндемичными ему. Даже их одежда — синие комбинезоны с лямочками и нагрудниками — была естественна здесь, знакома. А во вторую секунду он надавил на педали, перепутав тормоз сначала со сцеплением, потом с газом.
Его заметили, подняли ладошки ко лбам, заслонились от солнышка, всмотрелись, ничуть, по-видимому, явления «скорой помощи» не испугавшись.
Фенимор справился с управлением, соскочил на степь и почти побежал к вертолёту, на ходу устраивая пулемёт половчей. Готов ли ты ко всему? — спросил Бубнилда очень серьёзно. Да, — ответил он. Я с тобой всегда, — сказал Бубнилда.
Пока он шёл к ним, они тоже неслышно обменивались мнениями, прервавшись, когда он остановился перед ними.
Он остановился в двух шагах, исключающих рукопожатие, глядя в упор на капитана, и только на капитана. Капитан сложил голые руки на груди. Он был очень незагорелый. Доктор Вяткин не знал, куда ему девать руки, повторять капитана не хотелось, он же не обезьяна, а доктор, и вообще очень неудобно, по отношению к Вадику он так паршиво себя вёл, что и сам бы себе не подал руки на месте Вадика. Поэтому Вяткин сунул руки в карманы на животе, напустил нижнюю губу и принялся привставать и приспускаться на носках. Это само по себе не помогало, и он решил разрядить обстановку, пошутив. Он промолвил:
— Тут кто-то должен сказать что-то типа «Доктор Стенли, я полагаю?»
— Шеф, — сказал Фенимор капитану Житкуру. — Какого хрена неизвестной природы происходит?
ГЛАВА 13
— Здравия желаю, во-первых, — сказал Житкур. — Это — ты мне говоришь.
— Я вам не подчиняюсь.
— Да ну? — сказал Житкур удивлённо. — А что ты делаешь?
— Я задаю вопрос. Было обещание. И я спрашиваю.
— Друзья, пойдёмте в домик, — сказал доктор Вяткин с радушием и призывно. — Вадик, мы всё равно собирались с товарищем капитаном чай пить. А тут — ты. Прекрасно! Мы даже и надеяться не могли.
— Пошли, выпьем чаю, Свержин, — сказал Житкур. — Нам тоже надо в себя прийти. Ты, конечно, удивил. Удивил. Сонм чувств, сонм чувств. Давай осадим. Тем более, у нашего доктора там пациенты. Мы просто вышли лекарства из вертолёта взять. Помоги, кстати.
— Шеф! — сказал Фенимор, поправляя автомат.
— Оставь ты свой реморализатор, я тебе не профессор Выбегалло, — смутно-понятно сказал Житкур. — А возьми вот эту сумку, а мы с дражайшим доктором потащим этот ящик. В нём виски, нам нужно быть предельно осторожными.
— Шеф.
— Бери сумку, Вадим. Я просто рад тебя видеть.
Фенимор понял, что тоже рад видеть Житкура, но ему нужно было время.
— И я рад видеть Вадима, — торжественно, с преувеличенной искренностью, сказал доктор Вяткин. — Я так виноват перед ним.
— Вы виноваты перед ним по моему приказу, доктор, — заметил Житкур. — И это тоже нам следует обсудить.
Фенимор не выдержал.
— Ну и сука же вы, Игорь Львович! — сказал он доктору.
Вяткин всплеснул руками со своей куриной грацией.
— Вадик! Ну приказ! Я тебя не знаю, и хоть ты тресни! Я уж шефа и так корил, и эдак! Мне же было хуже всех! И ты, пожалуйста, прими мои глубочайшие соболезнования, я так запоздал с ними, но ты поверь…
— А-а-а-а! — закричал Житкур в небо. — Нет мне и в степи покоя, среди фаланг и тарантулов! Доктор, мать вашу! Беритесь за ящик. Уроните — сами будете объясняться с помощником шерифа. Свержин! Бери сумку. И убери свой пулемёт с глаз моих! Всё равно ты сейчас под прицелом, не успеешь и глазом моргнуть.
— Кстати, да! — сказал Вяткин и, обратившись к домику, замахал руками. — No shoot! This his friend! Как будет «старый друг», шеф?
— This is our friend, в данном случае, — сказал с привычной терпеливостью Житкур, — и не «his», а «our», и вы там кучу ещё пропустили. Берите же ящик! Всё равно вы старика не убедите на расстоянии.
— Ну теперь он хотя бы предупреждён. Вадим, а не возьмёшь ли ты ящик, а то у меня руки крюки, а в сумке ничего не бьётся?
Ящик был тяжёлый, картонный, скользкий, наглухо заклеенный скотчем, и в нём булькало. Доктор Вяткин с большой лёгкой сумкой подмышкой указывал им дорогу. Они ввалились в домик, в знакомую гостиную с камином из шамотного кирпича, с разнокалиберными креслами, с круглым раздвижным столом, со старинным советским буфетом, с кондиционером БК-1500 на специально укреплённой тумбочке с ведром для конденсата внутри, с книжной полкой во всю стену, как в баре, с занавесочками в цветочек, с десятком керосиновых ламп и фонарей на полках и под потолком. С электрическим торшером над главным, капитанским креслом. А вот пяти телефонов-селекторов, ранее занимавших целый отдельный стол у окна уже не было. И коврик на дощатом полу был незнакомый. И незнакомо и неправильно пахло табаком. Не так: незнакомо и неправильно разило табачищем.
Ещё из незнакомого в комнате был пожилой человек иностранного вида. Первая ассоциация у Фенимора возникла такая: Серджио Леоне, Клинт Иствуд, только широкий, а не длинный, и умудрённый, а не опытный. Потом возник Зебулон Стамп из советского фильма, но не под аккомпанемент квохтанья спелой индейки в кустах, а под ту страшную музыкальную тему, где над утёсами
