она оценит это.
Очень шумно прошёл процесс снятия гипса с Афанасия. Снимали всем двором, а потом долго любовались бледной ногой, выспрашивая боярина, что он чувствовал раньше и сейчас.
Боярич Семён Волк целыми днями пропадал в городе, подсчитывая храмы, священников, торговые компании, коробейников и прочее, прочее. Он всё теперь считал, записывал и с удивлением открывал для себя мир, видимый только когда смотришь в записи и подсчёты.
Дуняшка пояснила ему, что он открыл у себя логическое мышление и развивает его, выстраивая цепочки размышлений из видимых всем фактов. Семен был заворожен этой способностью и никак не мог остановиться.
Освобожденный от гипса Афанасий стал сопровождать Дуняшу вместе с Гришкой, когда Вячеслав был занят делами семьи. Светланка проинструктировала его, что надобно следить за тем, чтобы девочку вовремя кормили в гостях, провожали по надобностям и видели, что у неё есть защитник.
Боярин Афанасий и так был благодарен Дуняше за лекарское искусство, за изменение внешности и за Светланку, а тут ещё любимая женщина за неё просила. Вот он и отнёсся очень серьёзно к своим обязанностям.
Сначала Афанасий скакал на одной ноге, опираясь на костыль и тщательно отслеживал радение слуг по обеспечению Дуняши всем потребным. Отец Геронтий опросил его на предмет лечения и даже попросил принести сломанный кусок гипса. Потом Афанасий ходил уже на двух своих. Многочисленные обитатели дома посадника проявляли к нему уважение и с интересом слушали, как ему накладывали гипс и для чего, как он разрабатывал ноги и почему сейчас норовит всё время ходить, что невместно для боярина.
Все остальные потихоньку занимались своими делами и незаметно пролетела неделя, потом следующая — и наконец Дуня объявила родне, что управилась со взятыми на себя обязательствами.
— Алексей Васильевич обещал мне, что пригласит вас всех посмотреть, — сияя, сообщила она собравшейся в полном составе семье.
— А ему понравилось то, что ты сделала? — заволновалась Милослава.
— Не знаю. Он только первые дни ходил и смотрел, а потом нарочно не смотрел, чтобы приятно удивиться, — радостно сообщила Дуня.
— А если ему не понравится? — оглядываясь на Соломонию, встревожилась мама.
— Сегодня узнаю, — беспечно сообщила Дуняша и побежала.
Она была довольна своей работой, но конечно же, переживала, что скажет посадник. В конце концов уже бывало, что вдруг находились неучтённые ею обстоятельства и её шедевры ругали. Хорошо хоть Геронтий, как представитель церкви, не выдвинул возражений и, кажется, весьма одобрительно посматривал на неё.
Глава 28
Дуняша в последний момент решила придать своему барельефу немного объёма при помощи подкрашивания. Она на полпути развернулась, схватила подаренные ей краски и помчалась к посаднику. Жена посадника забеспокоилась, начала уточнять, готов ли барельеф или всё же нет.
— Пара часов, — успокоила её боярышня, тряпочкой растирая едва видную краску.
Дуня использовала нежнейшие тона, чтобы только подчеркнуть где-то тень, где-то черепицу на крыше или облако. И лишь веточки дерева, через которые как бы открывался общий вид Кремля, она подкрасила посильнее. Со временем внесенные ею поправки выцветут, и барельеф вновь станет белоснежным, но это тоже красиво. Просто сейчас Дуне захотелось внести больше жизни в него.
Наконец она отошла, велела помощницам убрать всё лишнее и обернулась. На скамье у окошка сидели епископ Геронтий и боярин Афанасий. Они о чем-то неспешно разговаривали.
— Я закончила, — с улыбкой объявила боярышня и мужчины поднялись.
Зимнее солнышко тоже решило полюбопытствовать и попыталось пробиться сквозь слюдяные вставки. На полу появились озорные лучики и весь зал преобразился.
— Лепо! — воскликнул Афанасий. — И вчера лепо было, а сегодня всё словно ожило. Если бы рядом не стоял отец Геронтий и я сам не видел, как вся эта красота создавалась, то я бы назвал тебя кудесницей.
— Да что ты такое говоришь? — возмутился епископ. — Наслушался местной ереси, городишь не пойми что! А ты, отроковица, не слушай его. Дар божий тебе дан видеть красоту и отражать её в делах своих. Я свидетель тому, как ты, ведомая искрой божьей и своим трудом, создавала это украшение.
— Так и я о том же! — воскликнул Афанасий. — Прости, ежели не умеючи выразился.
Дуняша улыбнулась, растерянно огляделась и поняла, что не знает, что дальше делать.
— Боярышня, тебе бы переодеться в красивое, а то сейчас люд набежит… — подсказал отцов товарищ, заботящийся о ней всё последнее время.
— Ой, — спохватилась девочка и помчалась в горницу, где ежедневно переодевалась в простое, чтобы работать и не беспокоиться о наряде.
Каждое утро она приходила в дом посадника царевишной, а после снимала дарёную княгиней шубку и накидывала на рубашку простенький сарафан. Вечером его тут стирали, а утром следующего дня она вновь надевала его. За эти дни сарафан выцвел от стирок, но разве эта мелочь может сравниться с чувством удовлетворения, которое Дуня испытала, завершив такую большую работу.
Переодевшись в достойное, она зашла к хозяйке дома, чтобы вместе с ней войти в пиршественный зал. Поблажки по свободному перемещению по дому закончились и надо было следовать приличиям. Прасковья с нетерпением ждала её.
— Ах, как же мне не терпится посмотреть, что у тебя там получилось, — раскрасневшаяся женщина, обмахивалась платочком и шумно отдувалась, попивая горячий напиток.
Дуня рассмеялась, глядя на взволнованную жену посадника: Прасковья уже давно изнывала от любопытства, но дала слово мужу, что не будет подсматривать, что получается у Дорониной. И теперь рвалась, чтобы приятно удивиться или… разочароваться.
Хозяйка дома приложила руку к груди, желая успокоить разошедшееся в беге сердце, но сейчас её мало что могло остановить. Возле неё собрались все женщины дома, и всей толпой они ворвались в пиршественный зал, заставив посторониться собравшихся там мужчин.
Вместе с посадником в зале находилось немало домашних и близких Алексею Васильевичу людей. Они нехотя отступили перед хозяйкой, и со снисходительными улыбками наблюдали за поведением женщин. Те искренне охали, ахали, подходили ближе к барельефу, чтобы разглядеть мелкие детали, отдалялись, желая охватить картину целиком.
— Это же наш Кремль! Вон Троицкий собор, а там Покрова Богородицы…
— Точно! А вот и наш
