Я передал ему паспорта, которые мы получили от Кодуэлла, на имя Джозефа и Шарлотты Макнил.
Хайден полистал их, взглянул на меня и улыбнулся.
— Это не ваши подлинные имена.
— Верно.
— Прекрасные фальшивки, — заметил он довольным тоном, как будто восхищался некими искусными поделками.
— С ними могут возникнуть проблемы, — предупредил я. — Весьма вероятно, нацистам известны эти имена.
— Никаких проблем не будет. Мой друг и об этом позаботится. Вы уже подыскали гостиницу на ночь?
— Нет.
— Советую остановиться в «Пассанер Вольф» — это рядом с вокзалом. Я уже говорил с управляющим. С регистрацией трудностей не будет.
— Спасибо, сержант. Очень признательны вам за помощь.
Хайден улыбнулся.
— Враг моего врага мне друг. Нацисты — самое худшее из зол для Баварии. У нас в Пассау они тоже набрали силу. И я рад, что могу сделать хоть эту малость, чтобы испортить им настроение.
Он встал.
— Паспорта принесу завтра в восемь утра прямо в гостиницу. — Он снова улыбнулся. — Тогда и распрощаемся.
Я тоже встал и пожал ему руку.
— Спасибо.
Хайден кивнул, учтиво поклонился мисс Тернер и ушел, слегка прихрамывая.
За те двадцать минут, что он провел с нами, ему удалось разом изменить все к лучшему. До его прихода мы были беглецами. А после его ухода стали беззаботными туристами.
Мы были в огромном долгу перед сержантом Хайденом. И перед сержантом Биберкопфом тоже.
Мы с мисс Тернер выпили кофе с коньяком и составили план на завтра. Утром, когда получим визы, мы купим одежду и чемоданы, а также билеты на поезд до Линца.
Мы вышли из ресторана и прошли через город к гостинице «Пассанер Вольф». Как и обещал Хайден, нас зарегистрировали без лишних хлопот. Наши комнаты располагались на одном этаже — нас разделяли только три двери. Коридорный проводил нас в наши номера, я пожелал мисс Тернер спокойной ночи и закрыл за собой дверь.
«Пассанер-Вольф» не шла ни в какое сравнение с «Адлоном» или «Байеришер Хоф», но, что ни говори, здесь было чисто и уютно. Я налил в ванну воды, сбросил с себя одежду и залез в ванну. Через полчаса я уже лежал в теплой мягкой постели, под чистой простыней и пушистым одеялом. Чтобы заснуть, мне потребовалось не больше двух минут.
Они нагрянули рано поутру.
* * *
Гостиница «Пассанер Вольф»
Пассау, Германия
Понедельник, вечер
21 мая
Дорогая Евангелина!
Мы с господином Бомоном попали в довольно неприятное положение.
Только прошу тебя, не волнуйся. Есть надежда, что завтра днем мы уже будем в безопасности — в австрийском поезде, который мигом доставит нас в Линц.
Но я пишу тебе на тот случай, если вдруг произойдет что-то непредвиденное.
Интересно, помнишь ли ты то замечательное утро в Торки, раннее-раннее, когда еще не взошло солнце. Это было в июне, и воздух был на удивление теплый, почти знойный. На западе — полная луна, а на востоке небо уже начало розоветь. Было примерно половина пятого. Мы с тобой вдвоем вылезли в окно школы госпожи Эпплуайт и прошлепали по тропинке, что вилась меж берез, к мысу на берегу Ла-Манша. Мы уселись на мокрую деревянную скамейку и уставились на воду. Луна была у нас за спиной, тени не падали на воду, и она казалась темно-свинцовой.
На востоке, над горизонтом начали сгущаться облака, и мы испугались, что восход не будет таким потрясающе красивым, как мы надеялись. Но пока мы сидели, далекие облака разошлись, и в то самое мгновение, когда из-за края земли выглянуло солнце, они совсем рассеялись, исчезли, и яркий, согревающий душу свет разлился по морской глади, красно-оранжево-золотой свет. И вдруг на какой-то миг, на полсекундочки, среди всех этих ослепительно ярких красок, среди всех этих коралловых, алых и пунцовых переливов полыхнуло зеленым.
Помню, как ты схватила меня за руку и сказала:
— Ты видела? Зеленую вспышку?
— Да! — воскликнула я. Сердце у меня неистово заколотилось.
Несколько трепетных минут мы любовались солнцем — как оно мало-помалу теряло свое чудесное великолепие, превращаясь в обычное загадочное светило — яркое, желтое круглое чудо на утреннем небе. Никаких зеленых вспышек мы больше не видели.
Я даже расстроилась. Помню, как ты схватила меня за руку.
И на полном серьезе сказала:
— После того что мы видели, думаю, можно и умереть.
На мгновение я была потрясена. Сколько же нам в ту пору было лет? Одиннадцать? Двенадцать? Смерть нас тогда не пугала. Почему, удивилась я, ты так говоришь?
Но потом я поняла, что, конечно, ты была права. Нас оделили сказочным даром — даром, который наполнил меня таким счастьем и такой радостью, каких я еще никогда не испытывала. И если мне случится умереть прямо сейчас, в этот самый миг, я умру счастливой и радостной. И разве может кто-нибудь из нас, независимо от возраста, мечтать о большем?
С той поры мне довелось пережить лишь несколько похожих мгновений. Но каждый раз я вспоминала о том, первом, который я пережила вместе с тобой.
Как я уже сказала, возможно, завтра днем мы с господином Бомоном будем лакомиться шоколадным тортом с миндалем в каком-нибудь уютном кафе на берегу реки. Но, что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты знала — с той самой минуты, как мы увидели тот восход, я дорожила им и тем, что разделила эту минуту с тобой. И после нашей долгой дружбы я, как всегда, дарю тебе…
Всю свою любовь.
Джейн
Глава сороковая
Меня разбудил стук. Кто-то колотил в дверь.
«Кольт» лежал у меня под подушкой. Я сунул туда правую руку, нащупал его, сел и зажег свет. Часы лежали на прикроватном столике. Четыре утра.
На мне были шорты. Я встал с кровати и прошел к двери. Не открывая ее, спросил:
— Кто там?
— Портье. У нас тут проблема.
Держа пистолет у правого бедра, я левой рукой отпер дверь, но цепочку не снял. Приоткрыв дверь, глянул в щель.
Я узнал портье — молодого пария в тесноватом костюме.
— Какая еще проблема? — спросил я.
— С вашей спутницей. С той женщиной.
— Что с ней?
— Она поранилась.
— Поранилась?
— Да, она спустилась вниз какое-то время назад и…
— Погодите.
Я едва успел снять цепочку, как дверь резко распахнулась, ударив меня по лбу и по правой руке. Вслед за тем в комнату ворвались двое здоровяков в черных плащах и схватили меня. Один из них ударил меня коленом в пах. Когда я согнулся, хватая ртом воздух, меня ударили по затылку. Я заметил только, как закружился пол, — дальше я уже ничего не видел.
