К счастью, Байрейт — маленький городишко, и люди, у которых мы останавливались, слышали о госпоже Гроссман — они-то и сообщили господину Бомону ее адрес. Пока я лежала, укутавшись в одеяла, то дрожа от озноба, то обливаясь потом, он пустился ее разыскивать.
Вернулся он под вечер. Ему пришлось идти туда и обратно пешком, а это километров двадцать.
Господин Бомон постучался ко мне, и я крикнула, чтобы он входил.
Он закрыл за собой дверь, взял стоявший у стены стул, поставил его поближе к кровати и сел.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Намного лучше, спасибо. — Так оно и было. Я даже умудрилась немного привести себя в порядок и уже не так сильно походила на жалкую бродяжку. — Вы с ней говорили?
— Да, — сказал он. — Фриделинда ей все передала.
— Фриделинда рассказала ей о Тиргартене?
— Она слышала, как это обсуждали родители.
— И госпожа Гроссман вам призналась?
— Да.
— Почему?
— Я рассказал ей все, что случилось. С нами, с фон Динезеном. С нацистами в Пассау. Она славная женщина. Она и представить себе не могла, когда разговаривала со своим братом, что он решится стрелять в Гитлера.
— Так это был ее брат?
— Да. Его зовут Петер Фридман. Он жил в Берлине. Последний год преподавал в университете.
— И как это было?
— Ночь на воскресенье Гитлер провел в Ванфриде. В понедельник утром госпожа Гроссман занималась с Фриделиндой английским. Тогда-то девочка ей все и рассказала: Гитлер встречается с фон Зеектом в пять в Тиргартене — поговорить о путче. По понедельникам госпожа Гроссман обычно звонила брату. Она позвонила ему вечером и рассказала обо всем, что узнала от Фриделинды.
— И на следующий день Фридман попытался убить Гитлера?
— Вместе со своим другом.
— Но зачем? Я хочу сказать, будь у меня сейчас винтовка, я и сама попыталась бы его укокошить. После всего, что случилось, у меня, думаю, есть достаточно основательный повод. Но почему Фридман так его ненавидел?
— После войны он три года жил в Мюнхене. Видел Гитлера, бывал на его выступлениях. Он считал его слишком опасным и думал, что его нельзя оставлять в живых.
— Но почему? Почему он так считал?
— Вы же сами видели Гитлера. И слышали. Я не еврей и не знаю, что может чувствовать еврей. Когда тебя так ненавидят. Думаю, это тяжело.
— В Германии живут сотни тысяч евреев, но они же не бегают с винтовками, пытаясь кого-то пристрелить.
— Нет. А этот попытался.
Несколько секунд я молча смотрела на него.
— И что теперь?
— Мы мало что можем. Фридман уехал из Германии. Вместе с другом.
— Куда?
— Госпожа Гроссман не знает. Думает, в Бразилию. Он ей позвонил в среду и рассказал, что сделал. Сказал, что на следующий день уезжает. Это было недели три назад.
— Но есть же документы. Паспорта. Визы. Сержант Биберкопф сможет его найти?
— Возможно. Только не думаю, что ему это нужно.
— Но почему?
— Фридман не какой-нибудь рецидивист. И не будет снова убивать. Да он никого и не убил.
— Вы расскажете об этом сержанту Биберкопфу?
— Я же с самого начала обещал, что расскажу.
— Но он полицейский. И может отнестись к Петеру Фридману совсем по-другому.
— Не думаю, что Биберкопфу захочется арестовать еврея за то, что тот покушался на главаря нацистской партии.
— Господи, конечно, нет. Нацисты раздуют из этого такое, верно?
— Думаю, — прибавил он, — Биберкопф с радостью спишет это дело в архив как нераскрытое.
Так оно и вышло, Ева.
Господин Бомон ничего не рассказал господину Куперу в Лондоне о Петере Фридмане. В Лондоне есть люди, причем влиятельные, которые явно симпатизируют нацистам. (Сначала я в это не верила.) Господин Бомон думал, что, если назвать имя господина Фридмана, кто-нибудь из них может об этом узнать и сообщить нацистам.
Итак, все кончено.
Я была ужасно многословна, и не только в этом письме, но и в предыдущем, в котором описывала свою встречу с этим лягушонком. С предыдущим письмом я уже ничего не могу поделать, разве что умолять тебя никому о нем не рассказывать.
Да и про это письмо — никому ни слова. От твоего молчания, возможно, будет зависеть моя жизнь.
Я не стану отправлять это письмо, пока мы не приедем в Будапешт, Мы отправляемся туда завтра.
И, наконец, хорошие новости. Мы с господином Бомоном едем, в Афины, Агентство предоставило нам четырехнедельный отпуск. Господин Бомон уже купил билеты.
Вторая часть хороших новостей касается господина Бомона.
Хотя на самом деле она касается меня.
Мы целую неделю провели как беглецы. Иногда нам приходилось ночевать чуть ли не прижавшись друг к другу. Господин Бомон всегда вел себя, как истинный джентльмен. И вина за все, что с нами случилось, целиком лежит на мне.
Да. Я отказалась от тряпичных кукол. Вернее сказать — я их выбросила.
Я люблю тебя, Ева. И напишу тебе снова сразу, как только мы сядем в поезд.
Джейн
