попавшего в капкан хищного животного, а потом этот краткий миг миновал, и лицо генерал-майора Климова приобрело свойственное ему выражение немного брезгливой начальственной самоуверенности.
Некоторое время он сидел, глядя в противоположную стену кабинета неподвижным, обращенным вовнутрь взглядом, а потом, встрепенувшись, снял трубку внутреннего телефона.
– Дежурный? Генерал Климов говорит. Приведите ко мне этого… кавказского пленника. Да, вот именно, Молчанова!
Коротая минуты ожидания, он выбрался из глубокого кресла, обошел, разминая ноги, вокруг стола, приблизился к окну и, отведя в сторону шелковую маркизу, выглянул на улицу. За окном уже стемнело, в густом тумане светились размытые пятна фонарей и цветные сполохи реклам. Неподвижно повисшие над крышами тучи отражали бесчисленные городские огни, и казалось, что они светятся изнутри болезненно тусклым желтоватым светом. Генерал отпустил маркизу и вернулся за стол. Он был недоволен и уже жалел, что, поддавшись искушению, выпросил у генерала Потапчука этого его суперагента. Чтоб ему ни дна ни покрышки! Кто же мог знать, что он окажется таким ловкачом и не только успеет засунуть свой любопытный нос в каждую щель, но и не даст этот нос прищемить?
На столе мелодично звякнул селектор, и голос адъютанта доложил, что привели арестованного Молчанова.
– Введите, – сказал генерал.
Сигарета, которую он все еще вертел в пальцах, наполовину высыпалась. Только теперь заметив это, Климов бросил ее в корзину для бумаг и смахнул со стола табачные крошки. Непомерно высокая, словно рассчитанная на великана, дверь кабинета отворилась, и конвойный ввел арестованного. Генерал уже был сыт по горло рассказами об этом человеке, но видел его впервые и теперь с любопытством разглядывал.
Человек был как человек – темноволосый, худощавый, но крепкий, в чистом обмундировании с чужого плеча и уже без бороды. На переносице кривовато сидели темные солнцезащитные очки; Климову доводилось слышать, что у этого бойца что-то такое со зрением – повышенная чувствительность к дневному свету, что ли, – но в данном случае очки выполняли еще одну немаловажную функцию: они хотя бы отчасти скрывали огромный, на пол-лица, черно-фиолетовый кровоподтек. На левой скуле, выделяясь на этом радужном фоне, темнела затянутая корочкой свернувшейся крови ссадина, а запястья плотно охватывали вороненые браслеты наручников.
– Присаживайся, солдат, – благодушно проворчал генерал Климов.
Арестованный присел за стол для заседаний за два стула от генерала. Климов кивнул конвойному, тот снял с Молчанова наручники и удалился, печатая шаг по застеленному пушистым ковром паркету. Глеб Сиверов оглянулся на него через плечо и стал массировать затекшие запястья.
– Как самочувствие? – для начала поинтересовался Климов.
– Не жалуюсь, товарищ генерал.
Климов демонстративно оглядел плечи своего цивильного пиджака, на которых, естественно, не было даже намека на погоны с генеральскими звездами.
– А ты почем знаешь, кто я?
Из-за огромного, во всю щеку, синяка улыбка арестованного получилась кривой и двусмысленной.
– У вас на двери табличка, – сказал он, – но дело не в ней.
– А в чем же?
– Военнослужащий обязан знать свое начальство, – отрапортовал арестант. – Устав строевой службы, статья… Не помню, какая именно, но она там есть.
Климов усмехнулся.
– Это, сынок, еще разобраться надо, какой ты военнослужащий. Смотри-ка, что получается. – Он без необходимости перебрал лежавшие на краю стола бумаги, не имевшие ни малейшего отношения к делу капитана Молчанова: это дело было не из тех, которые описывают в официальных протоколах. – Мы включаем тебя в состав нашей группы на Кавказе. Включаем по просьбе твоего начальника и моего старинного приятеля генерала Потапчука. До тебя все шло нормально, группа работала по плану, а с твоим появлением там начались сплошные недоразумения. Вазир бен Галаби, источник бесценной информации, был, можно сказать, у нас в руках, и что же? Убит! А кто его убил?
– Вазир сам задействовал установленный в машине фугас.
– Это ты так говоришь. А кто это видел, кроме этого твоего дружка Аскерова? Да никто! Ну ладно, допустим, он покончил с собой, чтобы избежать тесного общения с нашей контрразведкой. Потом вы с Шестаковым, рискуя жизнями, берете этого Аскерова. Взять-то ты его взял, честь тебе за это и хвала, но ведь ты же его и выпустил! Подделал предписание, угнал казенную машину, вывез этого подонка за посты, имитировал нападение и вместе с ним подался в горы. Это-то как понимать?
– Он молчал, а я был уверен, что у него имеется нужная нам информация. Та самая, которую бен Галаби предпочел унести с собой в могилу. Мне нужно было войти к нему в доверие…
– И ты для этого сдал ему арсенал Хаттаба?! Отличный тактический ход! А может, ты просто хотел подзаработать, продав оружие боевикам?
– Вы сами знаете, что это не так, товарищ генерал. О каком заработке можно говорить, когда я точно знал, что пещера находится под круглосуточным наблюдением? Что я, по-вашему, – самоубийца?
– Знал, не знал… Это еще бабушка надвое сказала!
– Если бы не знал, не сумел бы уйти. Просто не успел бы.
– Ну, допустим… Экий ты, братец, скользкий, на все у тебя готов ответ… А только, если бы твой Потапчук за тебя горой не стоял, я бы с тобой и разговаривать не стал. Что ты ни говори, а выглядит все это очень даже однозначно. Смотри, я еще раз повторю, а ты добавь, если я что-нибудь забуду. Что мы имеем? – Климов выставил перед собой руку и начал загибать пальцы. – Смерть бен Галаби – раз. Побег Аскерова – два. Твое дезертирство… И не спорь, формально это было именно дезертирство! Значит, дезертирство – три. Якшанье с бандитами – четыре, арсенал Хаттаба – пять, сорванная операция ГРУ – шесть… Мало? Нет, солдат, не мало! Вполне достаточно! Я имею в виду, достаточно для того, чтобы отдать тебя под суд, – перестав кричать, закончил он усталым, будничным тоном.
– Таких, как я, обычно не судят, – тем же будничным тоном заметил Глеб.
– И то верно. Таких, как ты, обычно шлепают на месте без суда и следствия. Но я доверяю… Нет, не думай, не тебе! Я верю слову генерала Потапчука. Если он говорит, что твои действия оправданны, что на все была причина, я верю, что она действительно была. Или, по крайней мере, что Федор Филиппович в это искренне верит. Но мы не в церкви, солдат. Это там
