не знаю, – писала Левшина. – Я смутно помню, как вы позвали меня в больнице. Письмо я пишу наугад, без адреса, без города, – в пространство. Я даже не знаю вашего имени. Приезжайте. Вы боитесь, что разыграется обычная история, – благодарности, слезы, растерянность. Ничего не будет. Я не буду ни благодарить вас, ни плакать, ни вообще разыгрывать мелодраму».
Берг скомкал письмо и засунул в карман.
– Ну что? – спросил Левшин.
– Ладно. Я приеду, но не сейчас. Из Москвы.
– Когда хотите.
В кофейной просидели до вечера. Хозяин принес им обед, – горячий, полный перца и пара. Вечером турки достали всем плащи, Нелидову закутали в бурку и кое-как, прячась под дырявыми навесами, добрались до гостиницы. На перекрестках Левшин (он был в высоких сапогах) переносил всех на руках через улицы, шумевшие, как горные реки.
В Батуме прожили два лишних дня. На третий день ливень прошел. К вечеру в стекла ударил влажный солнечный свет. Улицы зашумели. Глан предложил пойти к Левшину.
На пароходе пахло паром. В каюте у Левшина пили кофе, в никелированном чайнике умирал в пламени закат. Сусальным золотом были залеплены стекла. Пальмы на Приморском бульваре напоминали Африку, – они казались черными и неживыми на кумаче грубого заката. Белая толпа шумела в сырой зелени. Вымытые ливнем огни ходили столбами в воде, разламываясь и выпрямляясь в длинные дороги.
На следующий день уезжали. Заремба взял отпуск. Он упросился ехать вместе в Тифлис. Свайную свою хижину он оставил на попечение курдянки. На вокзале провожал Левшин, а после первого звонка пришел Фигатнер и сказал Зарембе мрачно:
– Смотри, они тебя обворуют, – подозрительные типы.
– Брось трепаться!
– Прошу со мной в таком тоне не разговаривать. – Фигатнер зло уставился на Зарембу. – Я двадцать пять лет честно работаю, как последний сукин сын, и ты передо мной щенок. Связался с какими-то типами и институткой.
– Кто это? – спросила Нелидова Зарембу.
– Репортер один, ненормальный. В каждом городе, знаете, есть свои чудаки, так это наш, батумский чудак. Черт его принес.
Фигатнер возвращался с вокзала на Барцхану, подозрительно поглядывая на встречных детей и собак, и бормотал:
– Скотина. С нищенкой связался. А еще партиец! «Сделаю из нее человека». Тьфу! – Фигатнер плюнул и оглянулся. – Обворует она тебя, как последнего идиота, туда тебе и дорога. Метранпаж, а тоже лезет в партию.
Фигатнер окончательно расстроился, зашел в духан и заказал стакан вина. Поданный стакан он злобно повертел, позвал хозяина и сказал, что все это – лавочка и сплошное безобразие: в прошлый раз давали большие стаканы, а сейчас черт его знает что – в микроскоп такой стакан и то не увидишь.
– Как сказал? Микроскопа? – повторил зловеще хозяин, схватил стакан, выплеснул вино на пол и, дико вращая глазами, закричал: – Нет больше вина, все вышло, уходи, пожалуйста, зачем ругаешься, совсем уходи!
Фигатнер вышел, твердо решив завтра же написать заметку о сволочуге-духанщике, – пусть знает, как издеваться над интеллигентным человеком.
– Азиат, – бормотал он. – Я тебе покажу швилишвили, ты у меня поплачешь.
В это время поезд уже прошел Чакву. Глан завалил купе мандаринами. Ему все здесь нравилось – и контролеры, кричавшие на пассажиров страшными голосами: «А ну, покажи билет», и черные поджарые свиньи, бегавшие по вагонам в Кобулетах, визжа и выпрашивая подачку, и бродячие музыканты, жарившие под говор горбоносых пассажиров все одну и ту же песенку:
Обидно, эх, досадно,
Да черт с тобой, да ладно!
Что в жизни так нескладно
Мы встретились с тобой.
Музыканты ехали без билетов на свадьбу в Нотанеби. Контролер накричал на них и позвал двух смущенных парней с винтовками. Пассажиры сразу вскочили, закричали. Глан слышал только одно слово:
– Нотанеби, Нотанеби…
Музыканты махали смычками, яростно выворачивали рваные карманы, парни с винтовками скалили зубы. Потом музыканты сели и, закатив глаза, вытянули из скрипок жалостную и берущую за душу «Молитву Шамиля». Мелодия крепла, через минуту она достигла чудовищной быстроты, и парень с винтовкой, отдав ее беззубому испуганному старцу, пустился в пляс.
– Ах-ах, ах-ах, – кричал весь вагон, похлопывая в ладоши.
За Кобулетами поезд шел через обширные, затопленные ливнем лагуны. В воде сверкало солнце. Праздничная страна открылась за окнами вагона.
Нелидова стояла у окна, Берг высунулся в соседнее окно и крикнул ей, показывая на слюдяной широкий огонь за зарослями тростника.
– Прощайтесь с морем!
Нелидова вдохнула ветер: с гор дуло счастьем.
Голубятня в Сололаках
По Верийскому спуску муши несли рояль, поскользнулись, и рояль грянул о землю, наполнив воздух громом и звоном. Собралась толпа. Худые и рьяные милиционеры непрерывно свистели, не зная, что делать дальше. Муши стояли, стирая пот. Рояль упал на трамвайные рельсы и остановил движение.
Капитан, будучи любопытным, влез в гущу толпы и ввязался в спор, – должны ли муши отвечать за рояль, или нет. Черноусые люди в широких штанах притоптывали на тротуарах и жалостно чмокали жирными губами: «Ай, хороший рояль, богатый рояль». Извозчики остановились, слезли с козел и пошли расследовать дело.
Толпа росла пчелиным роем, качалась и гудела. Хозяин рояля, сизый и страшный, рвался из рук милиционеров к старшему муше и хрипел, потрясая кулаками:
– Отдай деньги, отдай семьсот рублей, кинтошка! Ты живой ходить не будешь, собака!
Муши невозмутимо слушали вопли и сплевывали. Сочувствие толпы было на их стороне. Крышка рояля отлетела, обнажив стальные порванные нервы. Сухость дерева, из которого был сделан рояль, вызывала представление о погибшей звучности, гуле педалей и приглушенном звоне бемолей.
Капитан оглянулся, – ему почудилось, что знакомый голос его окликнул. Он осмотрел толпу, из- возчиков. С извозчика ему кто-то махал. Капитан вгляделся, прикрывшись рукой от солнца, – это был Берг.
Капитан рванулся, создавая в толпе ущелья и во- довороты. Около извозчика стоял Батурин, худой и загорелый, и Заремба щерил беззубый рот.
– Здорово, свистуны! – гаркнул капитан, расцеловался со всеми и потряс Батурина за плечи. – Здорово, Мартын Задека!
– Погодите, – Батурин взял капитана за локоть и повернул к извозчику. – Идемте, я вас познакомлю.
– С кем?
– С Нелидовой.
Капитан сдвинул кепку на затылок и уставился на Батурина.
– Что ж вы ни черта не написали!
Но ругаться было некогда. Батурин тянул его за рукав, и капитан подошел к извозчику. Первое, что он увидел, – маленького человечка, похожего на обезьяну. Он сидел, поглядывая на толпу, и посмеивался. Рядом с ним капитан заметил молодую женщину и остановился. Чем-то она напомнила ему батумскую курдянку – легким ли своим телом, нежным загаром или темными и прозрачными глазами. Капитан представлял себе артисток
