Книга Бабочки и порочная ложь - Кейли Кинг

— Да, знаю, — рявкает он, обогнув кровать и направляясь ко мне. Я рефлекторно делаю шаг назад, но моя спина тут же прижимается к стене. — Я позволил себе отвлечься на тебя и на то, как хорошо было снова быть с тобой. Ты заставила меня потерять концентрацию, но я снова вижу тебя такой, какой ты есть.

— Рафферти, — в последней попытке сохранить дистанцию между нами я вытягиваю руку перед собой. — Остановись. Тебе придется остановиться и послушать меня…

Он отбрасывает мою руку, отсекая меня и заставляя вздрагивать от острой боли.

— Мне не нужно слушать ни одного гребаного слова, которое выходит из твоих уст, — точно так же, как он сделал той ночью с перочинным ножом, его предплечье врезается в мою яремную вену, когда он прижимает меня к стене. На его потрясающе красивом лице отражается завораживающая смесь ярости и боли, когда он наклоняется ко мне, чтобы насмехаться. — Ты отняла у меня маму, и что теперь? Ты чуть не забрала моего брата. Это твоя вина, что он здесь. Это твоя вина, что он использует наркоту. Он должен заглушить боль, которую ты причинила нашей семье!

Каждое слово, которое он бросает мне, похоже на нож, пронзающий мою грудь. Еще больнее то, что я не могу его поправить. Я не могу сказать ему правду. Мне приходится молча впитывать каждое болезненное слово, потому что это обещание, которое я дала Паксу, и я не собираюсь его сейчас нарушать только потому, что оно причиняет мне боль.

— Достаточно. Она не виновата…

Каждая унция воздуха задерживается в моих легких, когда позади нас раздается голос Пакса. Рафферти замирает на месте, когда слышит своего брата, и давление на мое горло ослабевает. Ледяной страх пробегает по моим венам, когда он поворачивает голову и Пакс снова говорит.

— Это не ее вина. Ничего из этого нет, — повторяет Пакс, на этот раз немного сильнее, поскольку седативное средство все дальше выходит из его организма.

Рафферти двинулся ровно настолько, чтобы я могла смотреть в грустные глаза Пакса через его плечо.

Моя голова напряженно трясется.

— Пакс. Не нужно. Чтобы помочь мне, тебе не обязательно говорить что-то, к чему ты не готов. Я в порядке. Я могу взять это.

Медленными, жесткими движениями он принимает сидячее положение на кровати.

— Пришло время, П. Ты достаточно долго ему лгала. Ты должна сказать ему правду.

У меня опускается желудок, и кожа холодеет.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — рявкает Рафферти, поворачивая голову ко мне. — О чем, черт возьми, он говорит?

Я игнорирую его, сосредоточив внимание на его брате.

— Пакстон, — на этот раз я убеждаю его сильнее.

Но он меня не слушает.

— Ты должна сказать ему правду, — на его измученном лице появляется мрачное выражение. — Ты защищала меня достаточно долго. Я не могу позволить тебе продолжать это делать. Это уже чертовски несправедливо по отношению к тебе. Посмотри, что он с ним делает…Эти секреты в конечном итоге убьют всех нас, если мы ему не расскажем.

Ноздри Рафферти раздуваются, и давление возвращается в мое горло.

— Начни, черт возьми, говорить. Что он имеет в виду, ты защитила его?

Это прямо на кончике моего языка, но я не могу заставить себя сказать это. Это по-прежнему история Пакса, а не моя. Подняв подбородок, я тупо смотрю на него, плотно сжав губы. Моя сильная, непоколебимая внешность продлится недолго, потому что каждая капля моей решимости тает из моих костей, когда Пакс снова заговаривает.

— Она передала видео, на котором папа избивает тебя, в полицию, потому что я ее об этом попросил.

— Что? — спрашивает Рафферти, недоверчиво качая головой. — Нет, ты этого не сделал. Зачем тебе лгать о чем-то подобном?

Мои глаза закрываются, и по лицу текут горячие слезы. Я прижимаюсь к стене и больше не пытаюсь сопротивляться хватке Рафферти. Единственное, что я могу сделать, это принять то, что вот-вот произойдет.

— Я не вру тебе. Я умолял ее помочь мне, и она дала видео мистеру Дэвенпорту. Это был единственный способ заставить папу остановиться.

Папа был в замешательстве, почему я так долго хранила доказательства действий Адриана, когда принесла их ему. Он понял немного лучше, когда я объяснила, что Рафферти заставил меня пообещать никому не рассказывать. Я рассказала ему историю о том, что Пакс появился той ночью, расстроенный тем, что случилось с его старшим братом. Я сказала папе, что мы оба решили, что пора положить этому конец. На следующее утро папа был в кабинете судьи, получая ордер на арест Адриана Блэквелла. Двенадцать часов спустя я стояла под дождем и смотрела, как его в наручниках выводят из дома. Это произошло так быстро, что я едва успела вздохнуть.

Ошеломленный Рафферти отпускает меня и поворачивается лицом к брату.

— Откуда ты узнал… — он замолкает, качая головой. Он действительно все это время думал, что никто в его доме не знает, что происходит в офисе его отца. Пакс знал это уже давно, и я должна предположить, что на каком-то уровне Молли тоже это знала. — Я с этим справился. Я был в порядке. Мне не нужна была помощь.

Колонна татуированной шеи Пакса смещается, когда он тяжело сглатывает.

— Но я это сделал, Рафф. Мне нужна была помощь, чтобы заставить его уйти, — его глаза, так похожие на Раффа, полны безмерной печали и вины. — Я знаю, что ты пытался защитить меня все эти годы, и мне хотелось бы сказать тебе, что это сработало, и папа никогда… не прикасался ко мне, — он чуть не задыхается от этих слов. — Но я не могу. Я не могу тебе этого сказать, потому что, когда он заканчивал с тобой, он появлялся в моей комнате.

Не давая брату возможности задать дальнейшие вопросы, Пакс неловко поворачивается на кровати и стягивает с плеча своего зеленую больничную рубашку. За годы, прошедшие с тех пор, как я ушла, он покрыл татуировками многие следы укусов, но выступы следов зубов Адриана все еще видны сквозь чернила. Честно говоря, я не понимаю, как Паксу удавалось все это время хранить шрамы в секрете от Раффа. Должно быть, ему было трудно.

Это не моя боль и не моя травма, которую мне пришлось пережить, но моя душа болит, при виде его шрамов. Мне так же больно, как и тогда, когда он впервые показал мне это, если не больше. Тот факт, что он прошел через это в одиночку, никогда не должен был