Книга Психодел - Андрей Рубанов

Она пришла злая, агрессивная, красивая, двигалась порывисто, сходу начала дерзить, это не шло ей, но делало более интересной; Кирилл решил, что гостья решила поиграть в «плохую девчонку», но потом одернул себя: в ее возрасте хорошие девчонки, как правило, уже наигрались в плохих и либо окончательно заигрались, либо опять спешат стать хорошими. Что-то не так, решил он, приготовлен сюрприз, надо обезоружить ее, ударить первым. И заговорил.

О том, что Борис уже проглочен. Не целиком, но наполовину. О том, что теперь он, Кирилл Кактус, благородно предлагает своей подруге разделить с ним скромную трапезу. О том, что никто не пострадает. Ведь пища, если родилась пищей, не может страдать, когда ее глотают, ибо выполняет свое предназначение. Сладкий мальчик Борис физически будет цел и невредим, более того – доволен и даже, возможно, счастлив. Будут и деньги на жизнь безбедную, и машина красивая. И жена, еще красивее машины. Сладкий мальчик получит всё, к чему лежит душа, и даже не заметит, что всё это произойдет уже в желудке Кирилла Кораблика.

Гостья слушала, усмехалась, очаровательно хамила, и Кирилл наслаждался откровенной беседой, а откровенная беседа с женщиной хороша тем, что впоследствии гарантирует откровенное совокупление, которое много лучше стандартного совокупления. Что может быть скучнее и презреннее обычного совокупления? Зачем совокупляться обыкновенно, если можно совокупляться искренне и свободно, не стесняясь самых нелепых и диких фантазий, когда доверие так велико, что хочется плакать от восторга или не плакать, а выть, что, в общем, одно и то же? Когда речь идет не о каком-то «оргазме», а о прыжке в космос?

Но когда он увидел свой космос, свои звезды, в идеальном порядке расположенные в идеальной пустоте, на голову его обрушили удар, и невыносимо громко загудел огромный колокол, и звезды, сорвавшись с мест, закружились перед глазами, вспыхнули разноцветно, обращая всё вокруг в хаос боли и паники.

Закричал, пытался закрыться рукой, но пропустил второй удар, еще более сильный, и открыл глаза, и увидел, что женщина хочет убить его, и она прекрасна.

Особенно когда двумя руками вздела над головой свое оружие, и груди ее поднялись высоко и изменили форму, обратившись в эллипсы, а глаза от гнева стали почти черными. Не умея ни отвести взгляда, ни пошевелиться, он смотрел, как она изгибается, готовя удар, как спешит прикончить свою жертву, как страх вытесняется отвагой, видел всё сразу: и яростно стиснутые зубы, и прилипшие к мокрому от пота лбу пряди, и ребра, выступившие по бокам живота. Изгиб ее был животным, кошачьим; она, без сомнения, родилась хищницей. Нападая и разрушая чужую плоть, раздирая в кровь чужую кожу, она становилась собой.

Третий удар лишил его чувств, но ненадолго. Когда волокла его к окну и пристегивала наручниками – он уже всё понимал и мог бы, наверное, если не вырваться, то всерьез помешать. При желании мог защититься ногами даже в тот момент, когда прекрасная палачиха сковала оба запястья.

Но не стал портить ей удовольствие. Пусть, пусть.

Угрожала, рычала, облила ядовитым газом, пинала, задыхалась, шипела. Укусила. Убила бы, если б он спровоцировал.

Боль сильно смутила его, глаза не видели, в ушах гремели адские трубы; в какой-то момент он ослабел и поддался пошлой обиде, и несколько раз назвал ее грубыми словами, и даже попытался ударить головой, просто в сердцах, хотя через несколько мгновений уже пожалел.