В художественной литературе слово «иллюзия» повторяется часто, словно некоторые творцы забыли, что время идет вперед, инструменты становятся более совершенными, а ведь таким инструментом является и слово. Уже нельзя сегодня под определение «иллюзия» подкладывать такие явления, как призраки, галлюцинации, химеры, поскольку они уже имеют совсем другое значение, чем это было раньше. Одно дело сказать, что кто-то «живет в мире иллюзий», а другое, что кто-то «живет в мире химер». Первый из них является мечтателем, а второй наверняка психически больной. То же самое касается человека, которому являются призраки и миражи. И если литераторы не хотят писать только для самих себя, они должны с большой точностью оперировать инструментом слова.
В современном мире становится все больше людей с узкоспециальным образованием, которые в своем кругу постоянно пользуются собственным смысловым кодом. Появляются даже специальные словари для техников, для врачей, астрономов, математиков и других. Когда, например, пишут слова «исследователь», то что-то свое видит в нем зубной врач, а нечто другое – археолог или гинеколог, и уже совсем другое – инженер-строитель. Перефразируя слова поэта: сегодня смысл слов понятен не всем, а лишь тому, кому они предназначены. Современный мир создает своеобразную «Вавилонскую башню», рядом с которой люди говорят на разных языках и не очень понимают друг друга.
Что в такой ситуации должен делать писатель, который хотел бы обратиться ко всем? Так вот, многие современные романы производят впечатление, будто бы их авторы не стремились к этому, они выглядят так, словно были написаны только для литературных критиков. Эти произведения мало понимает врач или математик, агроном или моряк. Или понимают их превратно, вопреки, либо совсем не так, как хотел автор: писатель хотел вызвать улыбку, а настроил на грустный лад. А все дело в том, что он использовал слова и определения, которые в разных профессиональных группах имеют совершенно иной смысл и содержат абсолютно иные ценности. К примеру, в первой части этого романа писатель использовал фразу, что «психопата несчастная любовь может привести к непредвиденным реакциям». Перепечатывающая роман машинистка упрямо изменяла слово «реакциям» на «непредвиденным поступкам», потому что считала, что автор оговорился[99].
Хотя на самом деле это два разных понятия и автор перед словом «реакциям» вставил уточнение: «используя медицинскую терминологию».
Конечно, в некоторых книгах невозможно избежать жаргона или профессионального кода, но будущее литературы, думаю, в использовании универсального языка, в языковой простоте. Будущее также, вероятно, заключается в кропотливой работе по тщательному изучению писателем жаргона и языка отдельных профессиональных групп. Я мог бы без конца перечислять современные романы, пользующиеся признанием критики, в которых врач говорит языком художника, а адвокат – языком техника-строителя. Какой врач выразится, что «пациент умер», а не скажет «летальный исход»? Какой педиатр скажет о себе, что «я выслушиваю и выстукиваю маленьких детей и утешаю огорченных родителей»? Язык не повернется сказать такие слова какому-нибудь педиатру – слишком высокого мнения он о своей жизненной роли. Ни один хирург не скажет «операция», а «хирургическое вмешательство», ни один психиатр не скажет о своем пациенте: «этот сумасшедший». Ни один лесник не скажет, что «во время дождя я спрятался под каким-то деревом», поскольку безотчетно и механически он отметит в памяти, что это был именно бук, клен, сосна, ель или тополь. Ни один капитан судна не скажет, что «мимо прошел какой-то корабль». Автоматически, именно потому, что он яхтсмен, он обратит внимание на «Финна», «Летучего Голландца», «Солинг» или «Ремблер».
Во многих современных и даже разрекламированных романах профессия героя не имеет ничего общего с его личностью. Авторы как бы забыли старую истину о том, что профессия накладывает отпечаток на психику человека.
Передо мной лежит книга, в которой героиня, молодая женщина, рассказывает своему любовнику-врачу о своих страшных недугах, требующих немедленного хирургического вмешательства, а он, вместо того, чтобы вскочить из-за стола и отвести ее в «приемный покой», выпивает бокал вина, закуривает сигарету, а потом приглашает ее танцевать. Дело в том, что автор этой книги понятия не имеет ни о медицине, ни о врачах. Но в таком случае, зачем он его сделал врачом? Читатель, взяв в руки книгу, должен верить в то, что автор знает о мире, по крайней мере, столько же, сколько он, а может, даже больше. В противном случае он не захочет эту книгу читать.
Бывают иллюзии богатых и иллюзии бедных. Существуют иллюзии художников и искателей истины. Живы «фаллические иллюзии» и «иллюзии влагалищные». Нужно ли, чтобы художественная литература тоже жила среди таких иллюзий?
В романе «Потомки Тепсиса» автор пишет о женщинах, утверждая, будто бы некоторые из них бывают «неглубокими», а некоторые – наоборот «глубокими» и отсюда у них проблемы со счастьем. Это типичные «влагалищные иллюзии».
Нет женщин «неглубоких» и женщин «глубоких», разве только в интеллектуальном смысле. Эти специфические психосоматические реакции в нужном ему направлении может и должен вызывать мужчина. Теоретически рассматривая этот вопрос, каждый мужской член велик для женщины.
В скольких произведениях нам показывают огромных и прекрасно сложенных мужчин, которые – как утверждают авторы – благодаря своему внушительному телосложению могут дать счастье любой женщине. А между тем – о чудо! – мужской член – это единственный орган у мужчины, который абсолютно не соразмерим с костной системой представителя сильного пола. Удивительно, но именно так оно и есть, и не иначе. И это как раз и есть «фаллические иллюзии».
Я открываю выпущенный большим тиражом роман современного польского писателя и читаю, как героя, увидевшего любимую женщину, охватили «первобытные и животные чувства».
Что это значит – первобытные и животные?
Возможно, речь идет о чувствах первобытных людей, о которых, правда, мы мало знаем, но из того, что нам известно, вырисовывается представление о них как о существах очень впечатлительных и чутких? А может быть, дело в том, что половое влечение к любимой женщине является – по мнению автора – чувством «первобытным», а любовь – чувством «вторичным»? Но что делать с человеком, который, полюбив женщину, начал ее страстно желать, то есть любовь была бы чувством «первобытным», а вожделение – чувством «вторичным»?
А «животными чувствами» автор называет страстное желание любимой женщины? Откуда это взялось в литературе?
Давайте не оскорблять животных. Это существа чрезвычайно деликатные. Я еще не слышал, чтобы кобель изнасиловал суку, или кобели изнасиловали бы ее коллективно. Сука выбирает себе партнера когда хочет и которого хочет.
Раз половое влечение к женщине является «животным чувством», то что же такое чувство человеческое? Человеку осталась бы лишь «Агапе» – чистая, сверхчувственная любовь. Быть настоящим человеком – по мнению вышеупомянутого автора – это пребывать в качестве существа, лишенного либидо, которое является «животным». Но ведь это нонсенс, не правда ли? Человек как существо, лишенное «либидо», не может быть «идеалом», образцом или мечтой человечества, ибо это означает отрицание основного закона, который нами управляет, то есть «закона сохранения вида».
