Райдера. Сегодня четверг, день маминой операции по удалению опухоли размером с арахис из груди, и я никогда в жизни не чувствовала себя так плохо. Я ужасно волновалась и грызла ногти до тех пор, пока их не осталось, и каждый из моих пальцев или болел, или кровоточил.
— Аланна. — Брона прищелкнула языком, привлекая мое внимание. — Ты причиняешь себе боль.
Я посмотрела на свои пальцы, прежде чем вытереть их о легинсы.
— Ничего не могу с собой поделать. — Я прочистила горло. — Я так нервничаю, что меня может стошнить.
Я посмотрела направо, когда рука на моей талии сжала меня.
— С ней все будет в порядке.
Я уставилась на своего парня и нахмурилась. Он взял выходной на работе, и это меня беспокоило, потому что мистер Коллинз говорил ему, что его расписание на следующие несколько недель строго регламентировано, но все равно разрешил ему взять выходной, чтобы побыть со мной. Я всегда буду благодарна ему за это, потому что мне нужно, чтобы Дэмиен был рядом.
— Ты этого не знаешь, Дэмиен.
Он ничего не ответил; вместо этого он наклонился и поцеловал меня в щеку.
— Когда она выйдет из операционной, она надерет тебе задницу за то, что ты так сильно переживаешь.
Я попыталась улыбнуться, но безуспешно, поэтому он снова сжал меня. Этот жест успокаивал, но именно его присутствие, а также Броны по-настоящему сдерживало мои взвинченные нервы. Когда я проснулась утром и собралась ехать в больницу на встречу с родителями, Дэмиен удивил меня, сказав, что взял выходной на работе, чтобы поехать со мной, и что мы должны по дороге заехать за Броной, потому что она тоже собирается приехать. Мне не хотелось плакать, поэтому я обняла его, прижавшись лицом к его груди, пока не пришлось выходить.
Это было три часа назад, и моя мама была всего час как на операции. Медсестра, с которой я разговаривала о процедуре лампэктомии моей мамы, сказала, что ограничений по времени нет, потому что это очень тщательная операция. Врач хочет удалить как можно меньше тканей молочной железы при удалении опухоли, поэтому он не торопится. Я понимаю это, поощряю, но Всевышний знает, что чем дольше она находится в операционной, тем хуже я себя чувствую.
Мой отец, кажется, разделял мое беспокойство.
Он ни разу не присел с тех пор, как закрылись двери операционной. Мы все могли остаться в зале ожидания, но предпочли сесть на ряд стульев, выстроенных у входа в операционную. Мой отец расхаживал туда-сюда перед двойными дверями с того момента, как моя мама прошла через них. Каждый раз, когда они открывались, он вытягивался по стойке смирно, но каждый раз его плечи опускались, когда он понимал, что это не она.
Он тоже был вне себя от беспокойства, и впервые с тех пор, как я узнала, что он изменил ей, я поняла, что он все еще заботится о ней. Все еще любит ее. Чем дольше я смотрела на него, тем яснее становилась возможность того, что все что он сделал, всего лишь одна огромная ошибка, и я не знаю, как к этому относиться. Я хотела продолжать злиться на него, так было намного легче отодвинуть его в сторону, но видеть его уязвимым, когда он ждет новостей о моей маме, задело меня за живое.
Он любит ее, и думаю, что после того, что он сделал, он любит ее еще больше, чем когда-либо прежде.
— Я заварю чай, — сказала я, вставая, из-за чего Брона и Дэмиен отпустили меня. — Кто-нибудь из вас чего-нибудь хочет?
— Нет, — ответили они в унисон.
Я прошла через холл к чайнику и кофеварке и только начала заваривать чай, как почувствовала чье-то присутствие справа от себя. Я бросила взгляд на своего отца, не удивившись, что он стоит там и смотрит на меня сверху вниз. Я оглянулась через плечо на Брону и Дэмиена, которые наблюдали за нами, как ястребы. Я могла бы поклясться, что ни один из них не моргнул.
— Чего ты хочешь? — спросила я, поворачиваясь обратно к машинке.
Краем глаза я заметила, что мой отец засунул руки в передние карманы своих джинсов.
— Нам нужно поговорить, Аланна.
Я сглотнула желчь.
— Мне нечего тебе сказать.
— Что ж, мне есть, что тебе сказать.
Я не могла заставить себя посмотреть на него, но молчала, дав ему возможность говорить, если он хочет. Я тщательно и медленно помешивала чайный пакетик в пенопластовой чашке маленькой деревянной палочкой.
— До самой смерти, — начал он, — я буду сожалеть о том, что изменил твоей маме и разрушил ее и твое доверие ко мне.
Слезы защипали мне глаза.
— Я не ожидаю прощения, — продолжил он, — я не ожидаю ничего меньшего, чем гнев, потому что это то, чего я заслуживаю, но я просто хочу, чтобы ты знала, что я действительно сожалею, и я никогда ни о чем так сильно не сожалел за всю свою жизнь.
Моя нижняя губа задрожала, когда я услышала эмоции в его голосе.
— Ты моя малышка, — сказал он, его голос слегка дрогнул. — Мне так жаль, что я разрушил наши отношения.
У меня потекли слезы.
— Почему? — потребовала я ответа, сердито вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Зачем ты это сделал?
— Я думал об ответе на этот вопрос с тех пор, как все это началось, — ответил он, прочищая горло. — Ничто из того, что я придумал, не является достаточно веской причиной. Ни одна причина не является достаточно веской для того, что я сделал.
В этом я с ним согласна.
— Я собираюсь рассказать твоей маме.
Я так быстро перевела взгляд на него, что у меня заболела шея.
— Что?
— После того как она закончит облучение, — продолжил отец. — Я собираюсь признаться в том, что я сделал.
Я потеряла дар речи.
— Ты оставишь ее?
— Господи, — побледнел отец. — Никогда. Я могу только молиться, чтобы она меня не бросила, хотя меньшего я и не заслуживаю.
Я обдумала его слова.
